В начале сентября 1934 года ему удалось осуществить мечту, которую он вынашивал уже много месяцев. Выполнив десятки утомительных формальностей, накопив деньги, он впервые в жизни посетил Палестину. Провел двадцать дней в кибуце Эйн-Харод, где жила Фейга Лифшиц и где до него уже побывала Стефания Вильчинская. Пребывание в Земле Обетованной произвело на него мистическое впечатление, которого он, видимо, не ожидал. Через несколько лет Корчак вспоминал:

Когда я увидел берег далекой Хайфы, во мне стучала мысль: «Вот и исполняется просьба, которую мы из года в год повторяем в молитве: «В следующем году в Иерусалиме». Здесь наступает конец диаспоре. Вот оно, возвращение после тысяч лет скитаний и преследований. Я это заслужил и потому я здесь{309}.

Корчак вернулся в Варшаву в конце сентября, и его сразу же затянул водоворот срочных дел. Он улаживал сложные вопросы: добивался, чтобы разрешили ввезти в страну и освободили от таможенной пошлины ящик грейпфрутов для детей из Дома сирот. Палестинские друзья засыпали его десятками поручений, которые он старался выполнить. Посещал их варшавских родственников, передавал новости, письма, мед, успокаивал: нет, в Палестине люди живут не в пещерах, и там уже скоро будет электричество.

В ноябре нашел время для еще одного визита. Ханна Морткович-Ольчак писала: «Когда родилась моя дочь, Корчак сам, даже без приглашения, явился в клинику на Маршалковской, чтобы поприветствовать нового человека в семье. С нежностью заглядывал в темно-синие глаза, еще переливчатые и сонные…»{310}

Мать, занятая мной и издательским делом, не слишком обращала внимание на растущий конфликт между Корчаком и пани Мариной. В своей книге она упоминает об этом вскользь – давая, однако, читателю понять, что правительственные круги, от которых зависели фонды «Нашего дома», давили на Фальскую, чтобы та прекратила сотрудничать с Доктором. Несомненно, решающим моментом стала ликвидация Бурсы; Доктор, который так ценил вдохновляющие встречи с молодыми людьми, воспринял это очень болезненно. «Освободив часть помещения, мы смогли взять под свою опеку и дать помощь большему количеству приходящих детей»{311}, – сухо сообщал официальный отчет Общества. Что означало решительную победу концепции Фальской.

12 мая 1935 года, в воскресенье, без четверти девять вечера умер Юзеф Пилсудский. Ему было шестьдесят восемь лет. В последние годы жизни он тяжело болел. Давно уже не выступал публично, вел уединенный образ жизни, с ближайшими сотрудниками виделся редко, держался с ними презрительно, обижал их; его не интересовали внутренние дела страны. С возрастом он становился все более раздражительным, угрюмым, деспотичным. Это можно объяснить утомлением, плохим состоянием здоровья. Но, как это бывает с людьми подобного масштаба, ему многое прощали, а главное – верили, что он вечен. Смерть Пилсудского потрясла общество. Он не оставил политического завещания, не указал путь, не назначил преемника. Повсюду царило ощущение сиротства.