Годы спустя Александра Пилсудская, записывая в Лондоне свои воспоминания, довольно-таки общо и предвзято рассказывала об этом разрыве:

Пани Фальская была постоянной руководительницей учреждения, она всей душой была предана детям. К сожалению, в последующие годы между п. Корчаком и п.Фальской возникло непонимание и расхождение во взглядах. Некоторые методы всем нам казались несколько странными. П. Корчак, например, открыто спрашивал у детей их мнение о воспитателях и, опираясь на него, делал критические замечания учителям. Персонал терял авторитет в глазах детей, и начинался ужасный хаос. Поэтому мы были вынуждены с сожалением расстаться с п.Корчаком как с воспитателем{313}.

Марина Фальская, уже без участия Доктора, продолжала осуществлять свои намерения. Дом выполнял двойную роль: воспитательного учреждения и культурного центра Белян. Благодаря ликвидации Бурсы в детский сад ходили шестьдесят детей «извне». Двести пятьдесят учеников близлежащей школы летом проводили время в дневных лагерях, созданных на территории Дома. Домашняя библиотека-читальня превратилась в отделение Городской публичной библиотеки. Корчак остался членом Общества, но редко бывал в интернате. С пани Мариной поддерживал вежливые формальные отношения. Нигде и никогда, ни в заметках, ни в переписке, он так и не признался, чем были для него эта дружба и этот разрыв. В письмах Фальской можно найти несколько фраз, из которых видно, какие перемены произошли в душе этой принципиальной, но в то же время внутренне неспокойной женщины.

В 1923 году она писала своей юной подруге и сотруднице, совмещая экзальтированный, младопольский стиль с суровым обращением на «вы», характерным для социалистических кругов: «Я хочу, чтобы вы знали, что в П. Кор<чаке> – сила мысли огромна. Живой, вечно живой пульс этой мысли – все сильнее бьется»{314}.

Десять лет спустя в письме к Яну Пенцинскому, другу-воспитателю, она признавала, что, потеряв мужа и дочь, пребывала в состоянии абсолютной душевной пустоты.

Ни одна цель не стояла передо мной, ни одного пути к себе я не видела и не искала. <…>

Столкновение с Корчаком. Я увидела его цель. Моей она так никогда и не стала. Другая психологическая структура. Я ухватилась – и иду <…>{315}.

В 1943 году, когда его уже не было в живых, она безжалостно заявляла: «Невероятно важно, <…> не должно быть косных форм. Система Корчака потерпела великое поражение – потому что он не учитывал этого кардинального принципа»{316}.

Доктор бывал в «Нашем доме» во время осады и после капитуляции Варшавы, в сентябре 1939 года. Когда он увидел, что дети там голодают, прислал несколько мешков чечевицы и гороха из запасов Дома сирот. Приходил и позже, из гетто. Фальская еще предлагала ему укрыться на арийской стороне. На Белянах его ждала хорошо законспирированная комната. Были подготовлены фальшивые документы. Он каждый раз отказывался. Пришел в июле 1942 года, очень уставший. Тяжело дышал. Сел на стул в канцелярии и сказал: «Пани Марина, я пришел попрощаться с “Нашим домом”».