Всеволод Иванов, богатый и фантастически успешный советский писатель, увидел бомбежку из собственной квартиры в Лаврушинском переулке: “Сначала на юге прожектора осветили облака. Затем посыпались ракеты – осветили дом, как стол, рядом с электростанцией треснуло, – и поднялось пламя. Самолеты – серебряные, словно изнутри освещенные, – бежали в лучах прожектора словно в раме стекла трещины. Показались пожарища – сначала рядом, затем на востоке, а вскоре запылало на западе. Загорелся какой-то склад неподалеку от Дома Правительства <…> – и в 1 час, приблизительно, послышался треск. Мы выглянули через парапет, окружающий крышу дома. Вижу – на крышах словно горели электрические лампочки – это лежали зажигательные бомбы”.⁹⁵³

На следующую ночь Иванов с Борисом Пастернаком будут дежурить на крыше, готовиться тушить зажигалки.

“Сколько раз в теченье прошлой ночи, когда через дом-два падали и рвались фугасы, зажигательные снаряды, как по мановенью волшебного жезла, в минуту воспламеняли целые кварталы, я мысленно прощался с тобой”⁹⁵⁴, – писал Борис Леонидович жене Зинаиде Николаевне.

Позднее в писательский дом попадут две фугасные бомбы, будут разрушены несколько квартир, в том числе квартира Константина Паустовского. Писатель был в это время на фронте.

От первой же бомбежки пострадал дом Мити Сеземана на Пятницкой. Прямого попадания не было, бомба упала рядом, но взрывной волной выбило все стёкла. В квартире покойного академика Насонова, где по-прежнему жил Митя, даже книги выбросило из шкафов: “…его квартира – сплошной кавардак, и всё время всё оттуда выгребают его кузены”⁹⁵⁵, – сообщал Мур, только что вернувшийся в Москву. Разумнее все-таки, видимо, было задержаться на даче Кочетковых, тем более что сам Александр Сергеевич решил пока не эвакуироваться. Но Мур уже добился своего – убедил Цветаеву вернуться в город. Деревенская скука была для него хуже немецких бомбежек.

Как известно, первые бомбежки Москвы не смогли нанести городу большого урона. В налетах участвовало от 100 до 200 бомбардировщиков, но пробиться к городу через противовоздушную оборону удавалось только нескольким десяткам машин. Зато эффект психологический был очень сильным: “Вся Москва только и говорит о бомбежке”⁹⁵⁶,– замечал Мур. Улицы были засыпаны битым стеклом. Стекло хрустело под дамскими туфельками, под мужскими ботинками и сапогами. Не все зажигалки успевали потушить. В разных частях города начинались пожары. Но самый большой ущерб причинили фугасные бомбы: “…в Староконюшковском переулке, и в Гагаринском переулке, тоже в районе Арбата, были срезаны фугасными бомбами стены многоэтажных домов, и стояли чьи-то оголенные квартиры, и было завалено бомбоубежище”.⁹⁵⁷