Так что чувства Цветаевой вполне понятны. Она на лифте-то боялась подниматься. А тут – смерть с неба! Может быть, вспоминала строчки из поэмы Маяковского “Летающий пролетарий”, где описана война аэропланов и угроза, что нависла над Москвой.
Сейчас закидают! Сейчас разразится! Сейчас газобомбы обрушатся брошенные.В бомбоубежище Цветаева сидела “закаменевшая, как изваяние”, настолько парализовал ее ужас перед бомбами и газами. На Идею Шукст внешний вид Цветаевой произвел такое впечатление, что она постаралась больше не ходить с нею вместе в бомбоубежище.975
Однажды воздушная тревога застала Цветаеву и Марию Белкину на площади Восстания. В бомбоубежище не успели, потому что беременная на девятом месяце Мария не могла бежать. Цветаеву “трясло, она, казалось, была невменяема, она не слушалась меня, – вспоминала Белкина, – и мне ничего не оставалось делать, как прижать ее к стене в подворотне. <…>…она вынула папиросы, руки у нее дрожали”.976
Больше всего Цветаева боялась не за себя, а за сына. Боялась панически, что сын погибнет или что осколок выбьет ему глаз. Возмущалась, почему несовершеннолетних посылают дежурить на крышу. Мура эти материнские страхи раздражали. В его дневниках всё чаще появлялись замечания о настроении Цветаевой:
23 июля 1941 года: Мать буквально рвется из Москвы – совсем струхнула… 4 августа 1941 года: …Мать буквально больна из-за опасности, которой я себя подвергаю. И оттого хочет вон отсюда. 5 августа 1941 года: Я не ожидал от матери такого маразма. Она говорит, чтобы я “не обольщался школой…” У нее – панические настроения: “лучше умереть с голоду, чем под развалинами”. Она говорит, что будем работать в колхозе. Идиотство!
23 июля 1941 года:
4 августа 1941 года:
5 августа 1941 года:
Дорога на тот свет
Дорога на тот свет