При таком образе жизни он, конечно, не мог полностью отдавать Муру свое внимание и заботу, тем более когда Мур эвакуировался в Ташкент, а Муля – в Куйбышев. И все-таки он помогал мальчику, чем мог. Однажды в Ташкенте Мур от голода украл и продал вещи своей квартирной хозяйки. Всего рублей на восемьсот. Но та обнаружила пропажу и подала на Георгия заявление в милицию. Двадцать восемь часов сын Цветаевой провел в камере предварительного заключения. Соседка согласилась пойти на мировую и отказаться от уголовного преследования, если он выплатит ей 3000 рублей. Денег у Мура не было, пришлось просить у всех, у кого мог. Он писал тете Лиле, Вале Предатько. Написал и Муле Гуревичу, и тот начал собирать для Мура деньги. Поразительно, но Гуревич оправдывал Мура даже перед Алей. Сначала вообще попытался представить дело так, будто не Мур (Муля называл его Мурзилом) украл деньги, а у Мура украли деньги: “У него произошла маленькая финансовая авария – выкрали небольшую сумму денег. Мальчишка было повесил нос на квинту, но я уже выслал ему срочную телеграмму и необходимое подкрепление”.¹¹⁵⁹

Муля высылал сколько мог. Но, судя по переписке, мог он тогда не так много. В августе послал 800 рублей, затем – по 300 в месяц.¹¹⁶⁰ У Самуила Давидовича самого в это время тяжело заболела мать, и он вынужден был деньги выискивать.

Чтобы рассчитаться с хозяйкой, Мур попросил тетю Лилю продать кое-что из вещей, которые оставил в Москве: книги из библиотеки Цветаевой, парижское пальто. А Муля предлагал продать и часть вещей, оставшихся от Сергея Яковлевича, хотя бы его парижские чемоданы. Но тут нашла коса на камень. Во-первых, никто не знал о гибели Сергея Эфрона. Думали, он всего лишь “выслан”, то есть отправлен в какой-то далекий лагерь (Мур полагал, что на Дальний Восток), и его вещи хотели сохранить. Во-вторых, Елизавета Яковлевна жаловалась, что по хорошей цене их не продать. Рынок и без того переполнен старьем, которое люди выменивали на хлеб и на картошку. Муля едва сдерживал ярость. Он считал, что библиотеку Цветаевой ни в коем случае продавать нельзя, а чемоданы Эфрона-старшего продать можно и нужно: “…мальчик недоедает (подчеркнуто Гуревичем. – С.Б.), а эти старушенции[174] – словно с ума посходили. <…>…есть же предел расчетливости. В данном случае они уже перешагнули этот предел”. Он просил Алю как-то повлиять на родственницу: “Ведь всё это ерунда по сравнению с необходимостью максимально улучшить, упростить, обеспечить материальное и моральное положение Мурзила. А тряпки, будь они и мужские, дело наживное”.^11611162 Это не значит, что Самуил Давидович перекладывал заботы о мальчике на немолодую и небогатую Елизавету Яковлевну. “Нечего и говорить, что я помогал и буду помогать ему постоянно”¹¹⁶³, – заверял он Алю. И это были не пустые слова. Муля посылал Муру деньги, доставал для него одежду (парижская все-таки совсем истрепалась), помогал Муру и советами, побуждал его не лениться и писать письма сестре. Словом, вел себя даже не как друг, а как опекун или приемный отец.