В архиве сохранился этот пропуск № 156284 для Эфрона Георгия Сергеевича, выданный Главным управлением милиции НКВД СССР 10 июня 1943 года. Толстая отправила его Муру в Ташкент (видимо, с оказией) уже на следующий день – 11 июня. В письмо она вложила 700 рублей.
Пропуск был действителен до 15 августа, но Муру дважды пришлось его продлевать. Надо было сняться с учета в военкомате, достать билет. Мур несколько недель не мог его купить, даже отстояв огромные очереди, даже более чем вдвое переплатив за услуги посредника. Теперь уже переполнены были поезда Ташкент – Москва. Люди спешили вернуться в свои квартиры, пока их не отдали другим жильцам. Юрий Олеша, задержавшийся в Ашхабаде, лишился так квартиры в Лаврушинском переулке.
Точного дня отъезда Мура мы не знаем. 25 августа он был еще в Ташкенте. Сохранилась плацкарта поезда Ташкент – Москва, но на ней нет даты. Зато известно, что у Мура было место в жестком вагоне № 6. Московский пропуск последний раз был продлен до 15 сентября. Больше продлевать не потребовалось. Значит, в первой половине сентября Мур уже в столице.
Москва была еще военная, но уже совсем другая. Она переменилась весной – летом 1943-го, когда стало ясно, что немецкая угроза миновала. “Тверской бульвар утопает в зелени. Нежно серебрятся аэростаты заграждения. На бульварах гомон и смех. Москва хочет быть легкомысленной”11731174, – записывал в дневнике Корней Чуковский. Эти аэростаты отслужили службу. Последняя немецкая бомбежка была 9 июня 1943-го.
Еще в марте немцы отступили из-под Ржева, а теперь Западный и Калининский фронты теснили их дальше, к Смоленску. Город возьмут 25 сентября, и Москва салютует освободителям двадцатью залпами из 224-х орудий, как в начале сентября салютовала освободителям Донбасса. Мур услышит этот гром салютов вместо грохота бомбежки. Впрочем, изредка немецкие самолеты-разведчики еще появлялись в московском небе, но их уже никто не боялся.
До конца войны было далеко, но жизнь в столице стала немного ближе к мирной. Ремонтировали Московский университет, пострадавший от немецких бомб еще в 1941-м. Мужчины в гражданских костюмах и в шляпах встречались чаще военных. Появились и новые наряды. К американским “виллисам”, которые поставляли по ленд-лизу, прилагалась и шоферская форма – плащ или пальто из желтой американской кожи. Но раздавать работягам-шоферам столь роскошную по советским меркам одежду посчитали нецелесообразным. Кожаные пальто передали сотрудникам наркоматов, и они с гордостью носили заграничные наряды. Мур на их фоне уже не выглядел модником. С собой из Ташкента он привез старый, много раз чиненный пиджак, блузу, ватник. Да, Мур, которому зимой 1940–1941-го и перешитая московская шуба казалась “уродливой”, теперь носил простую советскую телогрейку. И это была не худшая деталь в его бедном гардеробе. Хуже были брюки с заплатами на коленках и заднице. К тому же и заплаты были другого цвета, более светлые, чем сами брюки.[176] Как в таком наряде пойдешь на концерт или в театр? А ведь было куда пойти. В концертном зале “Эрмитаж” гастролировал Ленинградский театр миниатюр. Зрителей привлекали именами Рины Зеленой и Аркадия Райкина, который становился уже суперзвездой советской эстрады. Даже в газетах его фамилию набирали крупным шрифтом. Гораздо более крупным, чем имя автора гимна ВКП(б) и будущего гимна СССР, лауреата Сталинской премии Александра Александрова. В Колонном зале Дома союзов тогда выступал его знаменитый Краснознаменный ансамбль красноармейской песни и пляски.