Тот же Савинский сообщал 8 августа, что как он, так и наш военный агент получают с разных сторон из источников, «обыкновенно, недурно осведомленных», сведения, подтверждающие решимость Болгарии перейти на сторону наших врагов. Рассказывали, что король Фердинанд, посетив Радославова, сказал ему, что настало время для Болгарии принять решение и напасть на Сербию. Он уполномочил Радославова сменить министров, на сочувствие коих нельзя было бы рассчитывать. И несмотря на все это, мысль о том, что Болгария может перейти в лагерь врагов России, казалась такой чудовищной, такой невероятной, что только этим можно объяснить, что тот же Савинский, да и не он один, до конца все еще не хотели верить, все еще надеялись, что болгары «блефируют», чтобы принудить сербов к большим уступкам, а также для того чтобы склонить турок к исправлению в их пользу границы, с тем чтобы получить непрерывное железнодорожное сообщение по болгарской территории между нейтральной Болгарией и Дедеагачем[202].

Я не буду рассказывать здесь о том, что делалось в Болгарии. Сам я был не всегда достаточно полно осведомлен об этом в то время, а теперь у меня нет достаточно материалов под руками, да и не такова моя задача.

Державы сделали 1 сентября торжественное письменное заявление в Софии, подтверждая, что гарантируют передачу Болгарии тотчас по окончании войны бесспорной зоны Македонии, согласно договору 1912 года, но обусловливают эту гарантию заявлением со стороны Болгарии готовности заключить военное соглашение с союзниками о выступлении в ближайшем времени против Турции. Неполучение от Болгарии в короткий срок ответа будет рассматриваться как отказ по взаимному соглашению от сделанного предложения. К этому письменному заявлению посланники добавили на словах, что не упоминают о занятии линии Вардара союзниками «только потому что есть основание думать, что оно неприятно Болгарии. Если б, однако, это предположение оказалось ошибочным, союзники готовы приступить к оккупации».

Посланники так и не дождались ответа на свое заявление. Вместо того, они узнали 8 сентября о железнодорожной мобилизации, а два дня спустя – о военной мобилизации Болгарии, которая заявила, что делает это не для наступления, а дабы сохранить «вооруженный нейтралитет»{114}. И в эту минуту наши товарищи в Софии надеялись еще, что можно предотвратить войну, если Сербия немедленно отдаст болгарам Македонию, и настаивали на том, чтобы сербы отнюдь не принимали на себя почина враждебных действий против Болгарии.

На ту же точку зрения, к сожалению, стали союзные правительства. Уже 8 сентября мне была послана телеграмма из Петрограда, предписывавшая мне «воззвать к испытанному благоразумию Пашича» и советующая сербам «избегать всего, что могло бы быть истолковано болгарским правительством, как вызывающее действие, и даже по возможности уклоняться от принятия боя». Телеграммой от 10 сентября мне поручалось, не дожидаясь получения моими коллегами инструкций, настаивать перед Пашичем на выражении «безусловного согласия» на передачу державам «части Македонии по линии 1918 года на условиях, которые определят державы сами».