Между тем, время шло. Положение становилось все более и более грозным. Первоначальное бодрое настроение сербов не могло долго удержаться. Румыния явно уклонялась от выступления. Братиано говорил, что если союзники пришлют 400 000 войска на Балканы, тогда можно подумать о выступлении. В Греции с самого начала обозначался конфликт между прямодушным благородным Венизелосом и двуличным королем [Константином], который интриговал против него, не смея сразу обнаружить свои истинные намерения. Он находил поддержку среди военных, которые трепетали перед мощью Германии и видимо боялись, как бы греческая армия не обнаружила полной своей несостоятельности в случае войны. Партия короля мечтала оставаться в стороне от надвигавшейся на Балканы катастрофы. На этой почве и родилось произвольное толкование союзных обязательств Греции, которые, будто бы, вступали в силу лишь в случае исключительно балканского характера конфликта, т[о] е[сть] если бы пришлось иметь дело только с Болгарией. Раз же дело шло одновременно о войне с Австрией и Германией, то будто бы тем самым изменялись условия и основания, на которых был построен договор.

Король Константин принял болгарского посланника на другой день после объявления болгарской мобилизации. Все время перед тем германский военный агент в Афинах провел в Софии. В то время как Венизелос занял совершенно определенное положение сторонника держав Согласия, Радославов с уверенностью заявлял, что Болгария совершенно обеспечена со стороны Греции и Румынии. Со своей стороны, король Константин утверждал, что Болгария не тронет Греции. Словом, получалось определенное впечатление греко-германского сговора за спиной ответственного министра. Между тем, до последней возможности король хитрил и порой вводил в заблуждение Венизелоса.

Во всех отношениях Венизелоса с королем проявлялась неизменно одна черта – разность их натур. Венизелос был крупный человек по своим идеалам и стремлениям, по редкому у государственного деятеля благородству и прямодушию. Это была цельная фигура. Пламенный патриот, мечтавший об объединении эллинизма и до недавнего времени о тесном союзе балканских государств, он полагался на побеждающую силу своей идеи и потому шел всегда прямым чистым путем. В свое время он примирил Грецию с ее будущим королем – в то время наследником – Константином и вернул его из изгнания. Он это сделал не из какой-либо личной приверженности к династии, но потому что при данных условиях считал, что так полезнее для Греции. Сам – выходец из народа, он был пламенным народолюбимцем. Это и привлекало к нему сердца в народных массах, зажигало веру в него и в торжество его дела. Но это самое претило глубоко королю Константину. Ему также удалось стяжать себе популярность, заставив забыть прошлое. Эту популярность он приобрел во время Балканской войны, когда на долю Греции выпала южная Македония с Салониками и Каваллой, а также Эпир. Народ, не отличающийся боевыми качествами, греки, может быть в силу этого самого, особенно дорожили победными лаврами, которые стяжала их армия, вождем коей был Константин. История разберет впоследствии цену этих лавров. В войне с болгарами в 1913 году греки попали было в положение почти критическое, и только наступление румын на Софию и быстрое заключение перемирия спасли их. Так, по крайней мере, мне приходилось в свое время слышать от осведомленных людей. Как бы то ни было, результаты были блестящи и греки охотно создали своему королю ореол; в их глазах он был чем-то вроде Наполеона.