Балканский кризис воочию показал всю нашу примирительность и обнаружил агрессивность Германии. При всей порывистости в личных отношениях Сазонов был крайне осторожен. Он помнил и верил в завет Столыпина, что России нужен долгий нерушимый мир. Если в конце концов и он убедился, что от войны нельзя уклониться, то это лишь в ту минуту, когда он убедился, что можно сохранить мир, только потеряв лицо, а тогда и самый мир и безопасность России не могли быть прочными. Кроме того, в июле 1914 года события так быстро сложились и нарастали, что не лица, а стихийная неодолимая сила общественного мнения властно указывала путь, с которого нельзя было свернуть.

Как бы то ни было, история поставила Сазонова в круговорот мировых событий, и он честно выдержал испытание, заслужив справедливо признательность родины за главные линии той политики, которую проводил.

Таковы неоспоримые заслуги этого человека, которого я так горячо люблю. Были у него и свои недостатки, – у кого их нет? Сазонов сознавал сам, что получил недостаточную политическую подготовку для занятия поста министра иностранных дел. Единственный серьезный пост, который он занимал за границей, был пост советника посольства в Лондоне{119}. Хотя это не было ответственной должностью, но в Лондоне ему все же приходилось практически сталкиваться со всеми интересами широкой международной политики. Остальное время он провел в Риме, сначала секретарем, потом посланником при Папе{120}. Никогда он не был ни на каком посту на одном из Востоков, не сталкивался непосредственно с тамошними интересами, людьми и обстановкой. Сазонов не знал и не понимал Балканы, ему была чужда психика тамошних деятелей, условия местной обстановки. Отсюда проистекали ошибки. Но и здесь справедливость требует отметить, что были не одни ошибки, но и заслуги, главная из коих заключается сначала в отвлечении Румынии от Тройственного союза, а затем в привлечении ее на нашу сторону. Значение Румынии он, однако, преувеличивал; впрочем, в этом был не он один повинен.

Я уже говорил, что вскоре после начала войны Сазонов понял, что в общественном сознании властно ставится вопрос о проливах, как одна из необходимых целей войны. Сознав это, он сумел использовать поддержку, которую нашел в настроении Думы, и добился от наших союзников признания права России на Константинополь и проливы. В этом также заключается одна из исторических заслуг Сазонова. К сожалению, успех не принес нам тогда же счастья.

Прежде всего, мысль, что Россия может укрепиться на проливах и в Константинополе, была серьезным пугалом для Фердинанда и его присных. До тех пор во враждебных нам кругах Болгарии надеялись, что Англия никогда не допустит осуществления этой вековой мечты России. Приведенный мной в этих записках разговор Фердинанда с генералом Пэджетом довольно характерен в этом отношении. Но, как скоро в Болгарии сознали, что со стороны Англии Россия не встретит препятствий на своем пути, так в умах очень многих, даже не врагов России, возникло разочарование и опасение. Балканская война поставила перед Болгарией очень близко мираж Константинополя, и этого многие не могли забыть. Кроме желания самим утвердиться в Царьграде, у болгар возникло опасение, что Россия, став соседкой Болгарии, начнет давить на нее, посягать на ее самостоятельность. Во всяком случае, мечтам о гегемонии Болгарии на Балканах наступил бы конечно предел, ибо Россия на проливах этого бы не допустила. Так мыслили, повторяю, не одни только убежденные наши враги, каких немало было в Болгарии, но и все те, для кого на первом плане стояли узко понятые национальные интересы. Враги только воспользовались этим настроением в целях антирусской пропаганды. В конечном итоге я считаю, что, получив теоретическое признание своих прав на Константинополь от союзников, мы тем самым фатально подрыли себе почву для единственно возможного способа практически приблизиться к осуществлению этой цели через Болгарию. Это был как бы заколдованный круг. И, однако, нам, быть может, удалось бы разбить этот круг, если бы военное счастье было на нашей стороне.