Если людям нечего было есть, то лошадям – и подавно. Сотни лошадиных трупов валялись на всех улицах и площадях, и некому было их убирать. Мой дом выходил на узкий переулок, соединявший его с главной улицей в самом центре. Поперек переулка несколько дней лежала неубранная лошадь. Тщетно я обращался к властям сербским и черногорским. Дезорганизация была полная. Не было никаких повозок, чтобы убрать падаль. Только после долгих хлопот моих и Артамонова, лошадь выволокли. Всего хуже было, когда обдирали кожи с этих лошадей, оставляя их остовы. Потом стали бросать их в речки и озеро, и тогда мы перестали есть рыбу, которая была главным подспорьем нашего скудного питания. Питались даже мы, привилегированные люди, в Скутари ужасно. Начать с какого-то совершенно прогорклого масла, на котором готовилась пища. По счастью у нас была своя мука. Бедные солдаты покупали небольшой хлеб, испеченный, как лепешка, из маисовой муки, платя за него до 10 и более динар. Сколько раз приходилось видеть, как люди подбирали в грязи обрывок листа от лука, скорлупу от ореха и ели это. Топливо было большой редкостью и продавалось по баснословной цене.

В довершение всего с первых же дней из Каттаро[224] начали прилетать аэропланы. Летая низко над городом, они сбрасывали бомбы над центром города, где мы жили. После нескольких прилетов было организовано наблюдение, и о приближении аэропланов население извещалось колокольным звоном. Появление их вызывало настоящую панику. Сначала люди высыпали на улицы, чтобы смотреть на них, но когда бомбы причиняли много жертв и разрушений, все стали разбегаться и прятаться.

Так как наш дом был в центре города, то вокруг него было сброшено много бомб. У меня в спальне были выбиты окна, а в правительственных учреждениях не уцелело почти ни одного стекла. Заменить их новыми оказалось невозможным. Пашич сидел у себя в кабинете в пальто и шляпе. У меня в спальне пришлось просто заклеить бумажкой выбитое место. В декабре были, однако, довольно свежие дни и особенно – ночи.

Бывало, проснусь я в своей большой высокой спальне, и не хочется вставать от холода. Скажешь человеку затопить печь, а он отвечает, что дров нет, и еще неизвестно, на чем удастся приготовить завтрак. Утром обыкновенно прилетали аэропланы. Поэтому мы начинали день с прогулки, шли за город и подымались на цитадель. Там расположена была черногорская батарея. Обычно в пути мы уже слышали предупреждающий звон колокола, а когда были наверху, в крепости, то уже появлялся неприятельский «Авиатик» или «Таубе». Работу его мотора можно было слышать раньше, чем он сам показывался. Потом со стороны солнца виднелась маленькая движущаяся черная точка, открывалась безрезультатная стрельба из немногих орудий. Белые облачка, вспыхивающие в направлении полета аэроплана, обозначали более или менее удачное направление рвущейся шрапнели. Из города открывалась беспорядочная и совершенно бесцельная стрельба из ружей и револьверов, почти столь же опасная, как и бомбы, бросаемые летчиками, ибо пули падали обратно в город. Аэропланы видимо обращали очень мало внимания на все эти выстрелы. Они быстро и значительно снижались. Был ясно виден блеснувший огонек, а через несколько мгновений слышался иногда оглушительный треск разорвавшейся бомбы. Накануне католического Рождества бомба разорвалась на самом подъезде конака и убила несколько человек, в том числе французских авиаторов, пришедших с тем, чтобы водворить на крыше конака пулеметы для защиты.