На это сербы возражали, что их обессиленная армия не в состоянии предпринять нового похода. Дороги из Скутари – Алессио в Дураццо никогда не были хороши, теперь же они еще более испортились от дождей. Существовало два варианта: один путь шел низом вдоль моря, но там местами были такие болота, что лошади увязали по шею и гибли, так как не было никакой возможности их оттуда вытащить; другая дорога шла у подножия горы. Она была так узка, что двигаться можно было только гуськом. В любом месте албанцы с незначительными силами могли там устраивать засады и мешать продвижению солдат. К тому же не существовало никаких переправ через разлившиеся реки, которые предстояло перейти. Ввиду этого сербское правительство настаивало на присылке военных судов в Медую для перевозки армии в Дураццо или поблизости к Салоникам в безопасное место, где она могла бы оправиться и реорганизоваться.

В конце ноября в Скутари приезжал сын короля Николая, князь Мирко, навестить своего двоюродного брата{126}, королевича Александра. Как и все сыновья старого короля, Мирко был в достаточной степени отрицательный тип. Его жена, сербка, урожденная Константинович, была красавицей. Она развелась со своим мужем вследствие его беспорядочной жизни. Мирко в ту пору прикидывался другом сербов и открыто жаловался на царившее в доме его отца австрофильство и тайное стремление к сепаратному миру.

Король Николай усиленно звал в Цетинье Пашича, чтобы договориться об общих делах, но Пашич откладывал свою поездку, надеясь тем временем получить от держав ответ на свой запрос о их намерениях насчет продолжения кампании на Балканах. В Цетинье поехал пока королевич Александр, причем посещение его носило исключительно родственный характер.

В его отсутствие в связи с плохими вестями от Эссада, Пашич обратился через нас, посланников, с конфиденциальной просьбой прислать в Медую военные суда, чтобы увезти в Валлону или Дураццо правительство, чиновников, находившихся в Скутари членов Скупщины и дипломатов. Что касается престолонаследника, то Пашич не знал, пожелает ли он также воспользоваться морским путем или же предпочтет пробить себе дорогу с эскортом.

Королевич Александр ничего не знал об этом предположении. Когда он вернулся из Цетинье, после краткой побывки, между ним и Пашичем произошло, по-видимому, не совсем приятное объяснение. Пашич объяснил нам, что, как выяснилось, правительство не может, уехать, покинув армию, иначе может произойти возмущение последней, которое винит и без того правительство во всем, что случилось. Сам Пашич в это время (начало декабря) казался совсем удрученным создавшейся обстановкой. В доверительной беседе со мной 2 декабря он поставил прямо вопрос: или перевозка морем хотя бы 40 000 армии в Южную Албанию или куда укажут союзники, или капитуляция. Нужно было много выстрадать, чтобы произнести это слово, которое обозначало полное крушение всех надежд, политическое самоубийство Сербии, ибо чего могла она ждать от милости своих врагов? Правда, что Пашич, произнося это слово, имел главным образом в виду потрясти за шиворот союзников, которые продолжали предаваться политике бездарной болтовни вместо деловой организации спасения несчастной сербской армии.