Все это отвечает исторически сложившемуся укладу и психологии Святой Руси.

Русская религиозность всегда носила мистический характер. Черту эту мы унаследовали от древней Церкви на Востоке, от которой Русь приняла крещение. Она подошла к особенностям нашего, национального характера. Отсюда возникновение многочисленных монастырей в России, которые были в свое время главными рассадниками просвещения и пролагали пути к заселению самых диких окраин. Отсюда характер церковных обрядов, церковного пения, и особенно церковной живописи.

В то время, как Западная Европа в XV столетии переживала эпоху Возрождения, в России, жившей своей особенной жизнью был тоже подъем религиозного искусства. Но его вдохновляли совершенно иные идеалы. На иконах того времени лежит печать мистического аскетизма. Вы видите в них сочетание необыкновенной силы и духовности выражения с яркими красками, из которых излучается свет. Духовное начало поглощает телесное, свет – материю. Русский иконописец видел все земное так, как видят землю, поднявшись на большую высоту – это скорее карта земли, чем реальное изображение явлений. За то вся сила творчества переносится в движение одухотворенной плоти. Лучшие изображения принадлежат наиболее мистическим сюжетам Нового Завета, – Преображению, Воскресению, Страшному Суду, и т. д., наконец, Софии – Премудрости Божьей. Последней посвящены некоторые замечательные древнерусские храмы, как то в Киеве и в Новгороде.

Не менее замечательна архитектура древних русских храмов. И здесь византийская традиция была совершенно переработана, и зодчество получило своеобразный русский характер, достигая такого смелого и причудливого полета, как, например, в церкви Василия Блаженного в Москве. Вспомним, какую красоту старых русских городов представляют золотые купола и маковки церквей, которые горят, как свечи на небе, малиновый звон колоколов. Когда в самое крикливое время нашей революции, бывало, не знаешь, куда уйти, и казалось, что почва бежит из-под ног, каким успокоением звучал порою вечерний благовест московских церквей, заглушавших всю эту человеческую суету, словно над нею, в небе совершалось торжественное славословие: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

А Страстная и Пасха, в Москве, в былое время: Кремлевские соборы с их полумраком, освещаемом восковыми свечами, которые вспыхивают и мерцают, как звезды, перед темным золотом икон, строгое песнопение Великого поста…

В эти древние своды как будто впитались слова молитвы. Столетия одухотворили их. И когда в Успенском соборе раздается дивное пение: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою», то вы видите, как в синем фимиаме возносится молитва к Престолу Всевышнего. – И здесь наяву творится другая молитва Великой Субботы: «Да молчит всяка плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом и ничто же земное в себе да помышляет». – Со всех сторон вас окружают лики угодников Божьих, со взором, устремленным на небо. В них давно умолкла плоть, и все земное, но они продолжают стоять со страхом и трепетом, ибо их коснулся свет Христова Преображения.