* * *

Глубокая неуравновешенность, способность перекидываться из одной крайности в другую – вот отличительные черты русского характера, отмеченные Достоевским. Эти резкие переходы имеют аналогию разве только с колебаниями нашего климата от летнего зноя к 30-градусному морозу. Суровая природа имела, конечно, значительную долю влияния на образование русского характера.

Чем неуравновешеннее человек, тем легче подвергается он пагубным влияниям.

У русской интеллигенции большая вина перед народом. Сколько передовых ее бойцов шли к простым, темным людям с пламенной проповедью нигилизма и призыва к борьбе, подстрекаемой низменными инстинктами! Крепкие устои народной жизни расшатывались и народная душа опустошалась. И когда эта проповедь возымела успех, и нигилизм был воспринять народом, не как отвлеченное построение, а как простое разрешение: все дозволено, – тогда в значительной части самой интеллигенции возник запоздавший ужас перед делом рук своих. Сколько вчерашних неверующих и врагов Церкви потянулись в ее ограду, как блудный сын в дом отчий. Но дело было уже сделано. Мне пришлось в 1918 году слышать такой отзыв одного крестьянина: «И то сказать: много греха на вашей душе, образованных людей. Ведь приходили к нам в деревню ученые люди и студенты и твердили: “Бога нет, образов не нужно”. – Теперь как плохо стало, так они небось себе иконы опять повесили, а наш брать мужик не так легко назад раскачается».

Во всем происшедшем сказалось глубокое противоречие между коренными духовными основами и повседневным укладом жизни русского человека. Высшее достижение гармонии есть удел святости, когда лев и ягненок мирно покоятся у ног подвижника. В душе русского человека всегда жили рядом зверь и ягненок. Они уживались, пока зверь был на цепи, но когда эта цепь порвалась, только произведенное им же полное опустошение усмирило зверя.

Лучшие русские писатели, наиболее правдиво изобразившие народную жизнь, все вместе с Достоевским отмечали это противоречие и эту стихийность народной души.

И все же Достоевский по следам славянофилов твердо верил, что русский народ богоносец, и что он спасет не только себя, но и мир.

«Боже, кто говорит, и в народе грех, – учил старец Зосима у Достоевского, – а пламень растления умножается даже видимо, ежечасно, сверху идет», но все-таки «из народа спасение выйдет, из веры и смирения его».

В основе этого убеждения лежит признание, что как бы ни пал русский человек, как бы ни погряз он в грубой борьбе за существование, или в погоне за удовлетворением низких страстей, в глубине его души таится искра Христовой веры. Это убеждение Достоевский вынес из каторги, из общения с преступниками «Мертвого дома»{261}. Здесь он понял отношение к арестантам простого народа, который видит в них прежде всего несчастных людей, и не столько осуждает, сколько жалеет их, подавая им милостыню во Имя Христа.