Дремлющие силы Православного Востока, к которому принадлежит и Россия, должны пробудиться, и с Востока должно раздаться слово жизни и любви. Лучшие русские люди всегда жили этой святой мечтой и мы не утратили ее ни в нашем унижении, ни в нашем изгнании. Она одушевляет наши сердца, когда мы думаем о возвращении в Россию.

В упомянутых выше речах о Достоевском, Соловьев писал: «Не смущаясь антихристианским характером всей нашей жизни и деятельности, не смущаясь безжизненностью и бездействием нашего христианства, Достоевский верил и проповедовал христианство живое и деятельное, Вселенскую церковь, всемирное православное дело. Он говорил не о том, только, что есть, а о том, что должно быть. Он говорил о вселенской Православной церкви не только, как о божественном учреждении, неизменно пребывающем, но и как о задаче всечеловеческого и всесветного соединения во имя Христово и в духе Христовом – в духе любви и милосердия, подвига и самопожертвования. Истинная Церковь, которую проповедовал Достоевский, есть всечеловеческая, прежде всего в том смысле, что в ней должно в конец исчезнуть разделение человечества на соперничествующие и враждебные между собою племена и народы. Все они, не теряя своего национального характера, а лишь освобождаясь от своего национального эгоизма, могут и должны соединиться в одном общем деле всемирного возрождения. Поэтому Достоевский, говоря о России, не мог иметь в виду национального обособления. Напротив, все значение русского народа, он полагал в служении истинному христианству, в нем же нет ни эллина, ни иудея. Правда, он считал Россию избранным народом Божьим, но избранным не для соперничества с другими народами и не для господства и первенства над ними, а для свободного служения всем народам и для осуществления в братском союзе с ними истинного всечеловечества или Вселенской церкви».

«Достоевский никогда не идеализировал народ и не поклонялся ему, как кумиру. Он верил в Россию и предсказывал ей великое будущее, но главным задатком этого будущего была в его глазах именно слабость национального эгоизма и исключительности в русском народе. Две в нем черты были особенно дороги Достоевскому. Во-первых, необыкновенная способность усваивать дух и идеи чужих народов, перевоплощаться в духовную суть всех наций – черта, которая особенно выразилась в поэзии Пушкина. Вторая еще более важная черта, которую Достоевский указывал в русском народе, это – сознание своей греховности, неспособность возводить свое несовершенство в закон и право и успокаиваться на нем, отсюда требование лучшей жизни, жажда очищения и подвига. Без этого нет истинной деятельности ни для отдельного лица, ни для целого народа. Как бы глубоко ни было падение человека или народа, какою бы скверною ни была наполнена его личная жизнь, он может из нее выйти и подняться, если хочет, т[о] е[сть] если признает свою дурную действительность только за дурное, только за факт, которого не должно быть, и не делает из этого дурного факта неизменный закон и принцип, не возводить своего греха в правду. Но если человек или народ не мирится со своей дурной действительностью, и осуждает ее как грех, это уже значит, что у него есть какое-нибудь представление, или идея, или, хотя бы, только предчувствие другой лучшей жизни, того, что должно быть. Вот почему Достоевский утверждал, что русский народ, несмотря на свой видимый звериный образ, в глубине души своей носит другой образ – образ Христов, и, когда придет время, покажет его в явь всем народам и привлечет их к Нему, и вместе с ними исполнить всечеловеческую задачу».