Канта в Кёнигсберге держали не только общественные связи. Он считал, что город идеален для него и в иных отношениях. В письме Герцу он объяснял:

Мирная, соответствующая моим потребностям жизнь, заполненная попеременно трудом, спекуляцией и общением, при которой моя легко возбуждаемая, но в остальном свободная от забот душа и мое капризное, но не больное тело пребывают без напряжения в постоянных занятиях, – все, чего я желал и что получил. Всякое изменение внушает мне страх, пусть даже оно ведет к величайшему улучшению моего положения, и мне представляется необходимым следовать этому инстинкту моей природы, если я хочу еще несколько удлинить нить, которую парки прядут для меня очень тонкой и хрупкой[876].

Мирная, соответствующая моим потребностям жизнь, заполненная попеременно трудом, спекуляцией и общением, при которой моя легко возбуждаемая, но в остальном свободная от забот душа и мое капризное, но не больное тело пребывают без напряжения в постоянных занятиях, – все, чего я желал и что получил. Всякое изменение внушает мне страх, пусть даже оно ведет к величайшему улучшению моего положения, и мне представляется необходимым следовать этому инстинкту моей природы, если я хочу еще несколько удлинить нить, которую парки прядут для меня очень тонкой и хрупкой[876].

Сегодня легко отмахнуться от страхов Канта, но следует понимать, какие трудности представляло собой любое мало-мальски длительное путешествие в XVIII веке. Переезд из одного города в другой давался нелегко, и если здоровье Канта было действительно таким хрупким, как он считал – а причин сомневаться в этом нет, – тогда его осторожность не лишена смысла.

В конце 1777 года Кант переехал из дома Кантера в квартиры «на Оксенмаркте». Боровский подробно излагает причину переезда: «его извел из дома [Кантера] сосед, державший петуха на своем участке. Пение этого петуха нередко прерывало размышления Канта. Он предлагал за петуха любую цену, чтобы обрести наконец покой от громкой птицы. Но ему не удалось уговорить упрямого соседа, который никак не мог понять, чем петух мешал Канту»[877]. И снова шум заставил Канта переехать.

Новую квартиру едва ли можно было назвать уютной. Краус, переехавший в те же самые комнаты (когда Кант освободил их, купив собственный дом), жаловался на них самой холодной зимой 1786 года. Он говорил о «разрушенных комнатах, где пальцы коченеют, а мысли останавливаются»[878]. Кант, больше всего ценивший тепло в доме, тоже вряд ли полюбил свою новую, продуваемую насквозь обитель. Но, кажется, Краус, как и Кант, любил тишину. Он занял квартиру Канта на Оксенмаркте, поскольку хотел сбежать от собственных шумных соседей. В апреле 1783 года он писал, что отсутствие прогресса в работе «может происходить по вине ужаснейшего уличного шума, ведь идеи-то у меня есть. Но я совсем не могу собраться с мыслями. Как только отпадет необходимость в отоплении, я перееду в заднюю часть дома, где хотя бы экипажи не ездят»[879]. Похоже, по дому гуляли страшные сквозняки, и поделать с ними было решительно ничего невозможно, так что владелец потом и вовсе заложил окна кирпичом. Молодому профессору Кёнигсбергского университета найти подходящее жилье было нелегко. Помимо всего прочего, одного помещения для жилья было недостаточно, оно должно было включать в себя и достаточно большие лекционные комнаты. Цена, конечно, тоже была немаловажным фактором.