Форлендер считает «трогательным» то, как Кант в мельчайших деталях поддерживает «Филантропин». И все же вряд ли «трогательно» здесь – правильное слово. Форлендер не только умаляет участие Канта в этом деле, но и полагает, что в конечном счете такие мелочи не для «великих мыслителей». В действительности же в кампании Канта по реформе практического образования едва ли что-то можно посчитать мелким или неважным. Кант был приверженцем великого демократического идеала Просвещения. Как и его членство в недолговечном «ученом обществе» в шестидесятые годы, его участие в деле образования показывает, что он заботился о своих согражданах, лишенных знания «высших вещей». Он был не просто теоретиком Просвещения, а активно занимался его распространением в Кёнигсберге. Нетрудно себе представить, что думали об этом пиетисты и коллеги, близкие его старой школе, Фридерициануму. Активная поддержка им «Филантропина», должно быть, походила на пощечину.

В июле 1777 года в Кёнигсберг с визитом приехал Моисей Мендельсон, один из важнейших немецких философов позднего Просвещения[911]. Он был, возможно, главной силой на немецкой философской сцене в 1755–1785 годах. Его работы по эстетической теории и о природе и роли чувственности были особенно влиятельными, и было бы трудно понять развитие немецкой мысли от рационализма Вольфа до кантовского идеализма, не обратив пристального внимания на Мендельсона. Еврейская община Кёнигсберга приняла его как царственную особу, но и философская отнеслась к нему почти с тем же уважением. Кант и Гаман были особенно рады его видеть. После поездки в Мемель Мендельсон пробыл в Кёнигсберге еще десять дней (с 10 по 20 августа). Кант писал Герцу в Берлин:

Сегодня отсюда уезжает Ваш и, как я себе льщу, мой дорогой друг г-н Мендельсон. Иметь в Кёнигсберге на постоянной основе как близкого знакомого такого человека, как он, человека такого мягкого темперамента, добродушного, ясного ума – это дало бы моей душе ту пищу, которой ей здесь так не хватает, пищу, которой мне с каждым годом все больше недостает. <…> Однако я не мог в полной мере воспользоваться этой единственной в своем роде возможностью насладиться столь редким человеком, отчасти из опасения потревожить его в его местных делах. Позавчера он оказал мне честь присутствовать на двух моих лекциях, à la fortune du pot [как бог послал], можно сказать, поскольку для такого высокого гостя не был приготовлен стол. Я прошу Вас сохранить для меня дружбу этого достойного человека в будущем.[912]