В новом академическом явлении для меня нет ничего возмутительного и чуждого. Коли религия устроена так, что критическое знание древних языков, филологическая и историческая ученость полностью уничтожают ее основы, на коих зиждилось ее существование во всех эпохах и у всех народов, то тот, кто лучше всего сведущ в греческом, древнееврейском, сирийском, арабском и, соответственно, в архивах античной учености, тащит всех ортодоксов туда, куда захочет – пусть даже они злятся как дети сколько угодно… Учитывая это, я опасаюсь того, что период триумфа без победы, то есть период восстановления древнейшего документа, затянется на довольно долгое время. Ибо против его реставратора стоит плотная фаланга мастеров ученой ориенталистики, кои вряд ли допустят то, чтобы столь лакомая добыча так легко была похищена с их территории[897].

Кант, который жил «дверь в дверь» со Штарком, попросту отмахивается здесь от работы Гердера. Он, кажется, даже принимает сторону Штарка, – безусловно, именно так показалось Гаману.

Кант, сам не будучи масоном, встал на сторону масона в пику христианину-фундаменталисту Гаману. Ему не нравились масонские секреты так же, как и христианские обряды, но он уважал их основополагающие цели. Конечно, не совпадение, что многие его друзья были масонами, но некоторые из них, кажется, относились к этому еще более противоречиво, чем Кант. Так, Гиппель, один из ведущих масонов Кёнигсберга, был одновременно и верующим христианином. Он обнаружил, что эти две ипостаси трудно примирить, тем более что он был другом и Гамана, и Канта. Можно только представить разговоры Гиппеля, Канта и всех остальных на эти темы, но важно помнить, что они говорили об этом и что такие обсуждения играли важную роль в их жизни. Когда Гаман набрасывался на «хваленый разум с его всеобщностью, неспособностью ошибаться, энтузиазмом, определенностью и очевидностью» как на «ложный идол, который грубое и суеверное неразумие наделило божественными атрибутами», он набрасывался на Штарка вместе с Кантом и Гиппелем[898]. Когда Гиппель высмеивал в Kreuz- und Querzüge[899]некоторые злоупотребления в обществе масонов, он не только пытался провести черту между собой и такими людьми, как Штарк, но и, кажется, критиковал Канта[900].

Штарк в университете быстро поднимался по карьерной лестнице, очевидно, благодаря – по крайней мере отчасти – хорошим связям в Берлине. Он придерживался правильных взглядов, с точки зрения чиновников Фридриха II, и связь с масонами тоже не могла ему навредить. Кант, который был крайне благодарен тем же людям за получение собственного поста профессора, мог чувствовать некоторую общность со Штарком. Они разговаривали друг с другом, и ясно, что они находили общие интересы. Как бы то ни было, едва ли можно отмахнуться от сходства взглядов Канта со взглядами Штарка. Кант мог даже написать Гаману по просьбе Штарка.