В первом послании речь идет о печатной версии «Диалогов» Юма; во втором – о рукописной [то есть о его собственном переводе Юма, который никогда не публиковался и, кажется, утерян] и о суждении Мендельсона; в третьем сравниваются евреи и философы; четвертый – заново подогретый перевод последней главы первой части Юма о человеческой природе, который в 1771 году вышел, под названием «Ночные мысли, или исповеди скептика». Пятое, безусловно, будет касаться Канта.[958]

Так что Гаман в 1782 году все еще считал, что «Ночные мысли» релевантны для его диалога с Кантом. Больше всего в кантовской «Критике» Гамана беспокоил упор на чистый разум и чисто формальные характеристики, а также склонность Канта принижать ощущения и веру. Другими словами, больше всего Гамана беспокоил кантовский платонизм. Восхищаясь кантовской критикой рационального богословия, он полностью отвергал кантовский рационализм как мистицизм платонического образца. И опять Гаман защищает свой фидеизм и нападает на кантовский (еще более) радикальный интеллектуализм, опираясь на аргументы Юма.

Современники Канта посчитали «Критику» работой скептика. Для них Кант был последователем Юма. Между критическим предприятием и скептицизмом Юма не было не только принципиальной несовместимости, но и была преемственность; и эта преемственность им не нравилась. Они обвиняли Канта в том, что он такой же негативный скептик, как и Юм. Как указала рецензия в Göttingische Anzeigen, работа Канта могла послужить хорошей коррективой к преувеличенному догматизму. Она могла обострить ум тех, кто ее читал, но одновременно Кант слишком полагался на скептические аргументы и потому был слишком радикален. По этой причине Кант оказывался на пути к тому идеализму, который защищал Беркли.

Позже в 1782 году вышла рецензия в Gothaische gelehrte Anzeigen. Она была более положительной, пусть даже потому лишь, что ограничивалась кратким изложением работы, в особенности обращая внимание на кантовскую теорию пространства и времени. Книга Канта, утверждала рецензия, вносила вклад в «честь немецкого народа». Это был «памятник благородству и тонкости человеческого рассудка», но содержание работы будет «непонятно подавляющему большинству читающей публики». Книга предназначалась главным образом для «учителей метафизики»[959].

«Пролегомены»: «не для учеников, а для будущих учителей»

«Пролегомены»: «не для учеников, а для будущих учителей»

4 февраля 1782 года Königsbergische Gelehrte und Politische Zeitungen опубликовала краткий анонс первого тома «Переписки» Ламберта, который должен был выйти в качестве первой книги в посмертном издании его работ, с тем чтобы собрать подписчиков. Автором объявления был Кант. Он утверждал, что проект важен и что публикация работ Ламберта поможет остановить волну плодов «извращенного вкуса времени». Люди полюбили «пустую игру остроумия или простое копирование устаревшего или попросту чуждого». Он выразил надежду, что работы Ламберта помогут «оживить почти угасшее рвение образованных людей распространять полезную и обстоятельную науку и побудить их завершить проект, начатый Ламбертом, а именно образовать союз (Conföderation), который выступил бы единым фронтом против все возрастающего засилия варварства и вернул бы в науки основательность, отчасти путем улучшения некоторых все еще ошибочных методов»[960]. Другими словами, Кант надеялся, что его проект критики чистого разума, который он считал продолжением соображений Ламберта, поддержат. Это был еще и первый ответ тем, кто либо проигнорировал его работу, либо отнесся к ней отрицательно[961]. Кант восхвалял переписку в том числе и по той причине, что в нее вошли его собственные письма к Ламберту. Действительно, по письмам видно, насколько близок был его проект к проекту Ламберта, и что тот серьезно относился к кантовской работе. Его «Критику» следует считать продолжением начатой Ламбертом работы.