В первом дополнении Кант рассматривает гарантию вечного мира, которая для него, как и для стоиков до него, исходит от провидения. Он уже неоднократно отстаивал эту точку зрения. Второе дополнение содержит тайную статью договора о вечном мире, которая сводится к утверждению, что государства, вооружившиеся для войны, должны учитывать максимы философов об условиях возможности всеобщего мира. Нельзя объективно ожидать, чтобы короли философствовали, но они и не должны заставлять философов молчать. Философам должно быть позволено выступать публично. Эта просьба имела, конечно, для Канта очень личный смысл. В приложении далее исследуются отношения между моралью и политикой и их связь с «трансцендентальной формулой публичного права». Эта формула выражается утверждениями о том, что «противоправны все относящиеся к праву других людей действия, максимы которых несовместимы с гласностью», и что «все максимы, которым необходима гласность (чтобы достичь своей цели), согласуются и с правом, и политикой»[1505]. Гласность – необходимое условие нравственной политики. Без гласности продвижение к вечному миру было бы невозможно, или, по крайней мере, так утверждает Кант. Все это вопрос исторического развития.

Работа заканчивается на более личной ноте. Кант считает так:

Если долг, если основанная на нем надежда состоит в том, чтобы реализовать, хотя бы в бесконечном приближении, состояние публичного права, то вечный мир, о котором до сих пор ложно возвещали мирные договоры, представляет собой не пустую идею, а задачу, решение которой достигается постепенно и. непрерывно приближается к осуществлению[1506].

Если долг, если основанная на нем надежда состоит в том, чтобы реализовать, хотя бы в бесконечном приближении, состояние публичного права, то вечный мир, о котором до сих пор ложно возвещали мирные договоры, представляет собой не пустую идею, а задачу, решение которой достигается постепенно и. непрерывно приближается к осуществлению[1506].

Кант верил, что выполняет свой долг, высказываясь публично.

Идеи Канта о космополитизме все еще горячо обсуждают сегодня. Одни отвергают их как «евроцентрическую иллюзию», другие превозносят как ответ на проблему выживания человечества. Будущим поколениям доведется узнать, являются ли они тем или другим. Тем не менее они ясно дают понять, что Кант считал себя прежде всего не прусским гражданином, а гражданином мира. Он радовался, что живет в то время, когда в истории человечества происходят важные перемены, и считал, что он готов принять вызов, обратиться к важным вопросам, вытекающим из этих перемен, и попытаться подпитать то хорошее, что в них есть. Какими бы незначительными ни были некоторые из поводов для его работ, Канту удалось выйти за их пределы и сказать что-то, что имело непреходящее значение.