В ходе четырехчасовой беседы Брежнев не только рассказал, как работает Политбюро, но и высказывался в пользу открытого, «недипломатического» обмена мнениями. Подробно проинформировав Брандта о продолжительности заседаний Политбюро, их подготовке и ходе, он продемонстрировал открытость и дал ясно понять, что процессы, происходящие в Кремле, никак нельзя назвать каким-то «колдовством», и, по сути, они ничем не отличаются от заседаний западных кабинетов. Тем самым он позиционировал себя как «нормального» политика, решения которого определяются не идеологией и стремлением к революции, а ориентированы на достижение определенных целей. Хотя Брежнев этого и не говорил, но стремился, чтобы Брандт воспринимал его не как коммуниста, а как политика-реалиста, который точно так же, как и Брандт, находится под давлением объективных обстоятельств. Советский лидер открыто заявил, что он желает вести переговоры с Брандтом не на формальном уровне дипломатии: «Что касается характера нашей беседы, я предлагаю, чтобы мы, как говорят, не особенно уподоблялись дипломатам. Тут я бы оказался только в убытке. Но если бы мы говорили как представители наших партий и государств, если бы мы говорили в полном сознании нашей задачи, то, думаю, наша беседа была бы откровенной, интересной и полезной»2248.

Брежнев подчеркивал и в более поздние годы: «Пусть бы язык западной дипломатии не служил сокрытию намерений говорящего. На Западе всегда трудно понять из высказываний, что, собственно, имеется в виду»2249. В противоположность Хрущеву он не хотел с помощью таких высказываний провоцировать своего собеседника или причинить ему боль, а считал бы их приглашением к искреннему обмену мнениями. Брежнев подчеркнул, что личную встречу ничем не заменишь, и только на этой основе можно решить общие проблемы. О предвкушении этого события свидетельствовало его заявление: «Так как я предполагаю, что часть нашей беседы будет опубликована, официально я должен сохранить старую точку зрения по Берлинскому вопросу. Неофициально же я хотел бы подчеркнуть, что приемлемое решение возможно»2250.

Как отмечали их сотрудники и доверенные лица, между обоими политиками сразу же установилась симпатия, даже если Брандта и утомил двухчасовой доклад Брежнева, в значительной части зачитанный, а долгое повествование о деятельности руководства канцлер списал на неуверенность советского лидера в общении с западным собеседником2251, но он был приятно удивлен недогматической позицией Брежнева2252. Брандт пишет: «Пока его не начинало явно мучить ухудшившееся здоровье, коренастый Брежнев казался – если ему не нужно было читать по бумажке – здравствующим и даже непоседливым человеком. Ему доставляло огромное удовольствие слушать и рассказывать анекдоты»2253. Для Бара симпатия Брежнева к Брандту была загадкой2254, но в пользу Брандта говорило то обстоятельство, что во время войны он жил в изгнании2255. Кроме того, они оба были явно «бонвиванами»: оба непрерывно курили, любили общество и питали слабость к женщинам. После первой встречи политиков их советники сочли, что будет «психологически благоприятно… если оба господина сохранят чувство необходимости что-то еще сказать друг другу»2256. Александров-Агентов, Леднёв и Кеворков ехидничали по поводу Бара: «Если будет создана база доверия между обоими, многое станет в Европе возможным»2257. Брежнев и Брандт договорились и в дальнейшем использовать «тайный канал» для прямого доверительного обмена мнениями и в будущем встречаться раз в году2258. Андропов резюмировал позже: «От пяти до семи таких каналов с главами ведущих государств, и мы бы в течение года решили самые острые проблемы мира»2259.