Народ живет, и в числе отправлений народной жизни есть необходимость людей разоряющих, грабящих, роскошествующих и куражущихся» [2, 265-266].
Надо сказать, что это один из самых сложных вопросов (поднятых в том числе и Толстым в этой своей реплике по поводу «Истории» Соловьева), всегда стоявший перед русским национальным сознанием: как относиться к прошлой истории своей Родины? Как мыслить ее будущее? От чего необходимо отказаться? Что надо сохранить? Какова степень участия
Начальная точка (в нравственно-философском смысле) – позиция П. Я. Чаадаева, обозначенная в «Философических письмах» и сыгравшая значительную роль в дальнейших дискуссиях в России на этот счет. Какой представлялась Россия ему – самому горькому русскому философу – в сравнении с Западом?
– «У нас ничего … нет. Сначала – дикое варварство, потом – грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, – такова печальная история нашей юности. Этого периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных, у нас не было совсем. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишением силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, – вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его пред вами живо и картинно. Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя» [3, 37].
Несмотря на многие фактические неточности, эмоциональную гиперболизацию ужасов прошлой истории, тон был задан, вопрос был поставлен, и на него надо было отвечать. Первым сделал это «русский гений» – А. Пушкин. В письме к Чаадаеву от 19 октября 1836 года он писал: «Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в сегодняшнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя я лично привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» [1, 875].