Или вот его замечание о «квинтэссенции» русской либеральной мысли начала ХХ века: «Читал «Вехи». Удивительный язык. Надо самому бояться этого. Нерусские, выдуманные слова, означающие подразумеваемые новые оттенки мысли, неясные, искусственные, условные и ненужные. Могут быть нужные эти слова только, когда речь идет о ненужном. Слова эти употребляются и имеют смысл только при большом желании читателя догадаться и должны бы сопровождаться всегда прибавлением: «ведь ты понимаешь, мы с тобой понимаем это» [2, 331].

Толстой много думал об этой проблеме. Пусть он не слишком ее фиксировал в неких отточенных формулах, но вся его работа по созданию народной Азбуки, так называемых «народных рассказов», вся работа по упрощению языка повествования в целом ряде своих текстов 70-х и 80-х годов была связана с возвратом, с фиксацией в простом, неусложненном языке и правды, и философии, и психологии русского (народного) духа и смысла. Его интересовали словесные формы русской ментальности, сказали бы мы сейчас.

* * *

Ведь феномен русской литературы XIX века и лучших ее авторов заключен в изначальной завернутости на метафизические, отвлеченные вещи – «мертвые души, лишние люди, маленькие люди, униженные и оскорбленные, пропащие люди, сладострастники, растлители, новые люди, пророки и бесы, устроители мирового счастья и звери в облике человека». Этот библейский ряд героев русской литературы совершенно не случаен, он опирается на возможности, какие ей предоставляли базовые ценности этой культуры, – язык, определенный набор религиозных и духовных представлений о самых главных сущностях жизни человека.

Приведем из редко цитируемой книги Стефана Цвейга о Достоевском несколько характерных фраз, которые подтверждают наши рассуждения о глубинном (и разнонаправленном) распределении смыслов и содержания в западной и русской культурах. Нам приводилось в других своих книгах ссылаться на мнения Мериме, Золя, Мопассана, братьев Гонкуров, Вогюэ, Брандеса и многих других в отношении русской литературы и культуры. Цвейг находился както в стороне. Вот какими восклицаниями полнится его книга: «Мы рассчитываем найти законченное произведение, поэта, но открываем безграничность, целое мироздание. Слишком далеко уносит в беспредельность его мысль. Достоевский – ничто, пока он не воспринят внутренним миром.