«Месяц дома пролетит незаметно, как сон, – раздумывал я, – а там опять возвращайся на фронт, снова привыкай к боевой обстановке… Опять это расставание с родными… рыдания матери… доставлять ей только излишние страдания… Да и самому-то каково! После семейного уюта сразу попасть в бой… ведь теперь начнутся самые бои… Нет, лучше не поеду… Суждено уцелеть, так и так уцелею, а ехать, только расстраивать других и себя, нет, не стоит…»

– Ну как же, голубчик, вы решили, эвакуируетесь? – спросил меня утром во время перевязки наш симпатичный полковой врач, еврей с рыжей бородкой.

– Нет, останусь в полку.

– Да что вы? – вытаращил тот глаза.

– Рана пустячная… у вас полечусь… – уклончиво ответил я.

– Ну, батенька мой, в роту-то я вас не отпущу, нужно каждый день являться на перевязку.

Таким образом, я остался при обозе 1-го отряда, а домой только дал краткую телеграмму такого содержания: «Легко ранен. Остаюсь в полку. Не беспокойся».

Весь следующий день после боя 22 апреля у Домбровиц наши отступали по всему фронту Мы без особого сопротивления и как-то вдруг разом оставили свои укрепленные позиции, и теперь война приняла полевой характер, что, конечно, весьма облегчало задачу немцев. Отступление велось спешным порядком. По всем шоссейным и грунтовым дорогам, прилегающим к фронту, теперь двигались, поднимая облака пыли, длинные обозы, а за ними в расстоянии нескольких верст, сверкая штыками на солнце, позли пехотные колонны. Неприятельские аэропланы, снижаясь на небольшую высоту, жужжали как шмели, шныряя в разных направлениях. В наиболее скученные части обозов немцы иногда сбрасывали бомбы, и тогда в этих местах поднималась неописуемая паника. Лошади со своими повозками и двуколками шарахались в сторону от дороги и неслись как ошалевшие, задрав хвосты по полям, ломая и опрокидывая повозки. Оставшиеся на дороге тоже неслись вскачь тесными рядами, загораживая друг другу путь. Тяжелые взрывы бомб мешались с беспорядочной ружейной трескотней отстреливавшихся обозников. И немалого труда им стоило отогнать воздушного врага и собрать в колонну напуганных и разбежавшихся с повозками лошадей. Раненых и убитых лошадей с разбитыми повозками бросали тут же, у дороги. Грустная картина!..

Я ехал верхом при нашем обозе 1-го отряда с понурым видом и согнувшись, так как рана не позволяла мне выпрямиться. Сквозь расстегнутый ворот моей защитной рубашки отдавала белизной перевязка, которая плотно охватывала всю верхнюю часть груди. Население деревень, сжившееся уже с русскими войсками, при нашем проходе безбоязненно высыпало из домов и не то с любопытством, не то с сожалением провожало нас молчаливыми взглядами, а при виде меня некоторые старики и бабы указывали в мою сторону и как бы укоризненно покачивали головами… Рядом со мною шли, не отставая на ни на шаг, мой бородатый конюх и Франц. Повозки тарахтели по гладкому шоссе. С громкими окриками, подкрепляя их иногда отборным словом, скакал из одного конца колонны в другой наш толстый, с выхоленной физиономией, украшенной четырехугольной бородкой с проседью, командир обоза – прапорщик запаса Харитонов. Он грузно сидел на лошади, причем его толстый зад и выдававшийся вперед живот почти закрывали собою седло.