– Ну, а сегодня что?

– Он наступал на наших, да просто колоннами так и прет… Спасибо, наша антиллерия как зачала по ём крыть, а он все подбавляет силы и потом, значит, подвел сою тяжелую антиллерию и тоже давай садить по нашим, закидал, сукин сын, снарядами, деться некуды, окопчики, известное дело, успели открыть только с колена. Ну, а только наши-то пока что держались… А дальше уж и не знаю, потому что тяжелый снаряд как дал по нашей цепи… Меня бросило в сторону и осколком перебило кость на руке… – Глаза Белова от возбуждения горели лихорадочным огнем, губы пересохли, грудь часто дышала… Видно было, что ему трудно говорить.

– Не волнуйся, голубчик, отдохни. На, возьми себе на дорогу… – участливо проговорил я, протягивая ему четвертной билет.

Белов от радости просиял.

– Покорно благодарим, ваше благородие, век за вас Бога буду молить!

Между тем на других подводах тоже уже сидели раненые, а двух тяжелораненых положили в специально оборудованную для этого линейку Красного Креста с крытым верхом.

Исай Лазаревич в белом халате и с засученными рукавами стоял на крыльце. Убедившись, что все готово, он подобно начальнику станции, отправляющему поезд, махнул рукой и крикнул:

– С богом!

– С богом!.. Счастливого пути!.. – раздалось несколько голосов стоявших поблизости санитаров и солдат.

Я пожал Белову руку и тоже пожелал ему счастливого пути и полного выздоровления. На глазах его блестели слезы.

– Прощайте, ваше благородие… Спасибо за все!.. – с дрожью в голосе проговорил Белов.

Подводы затарахтели по шоссе…

Уже стемнело. Канонада на фронте то затихала, то снова грозно гремела. Настроение у нас в обозе было у всех напряженное. Никто не знал, что делается на фронте, поэтому с минуты на минуту можно было ждать дальнейшего отступления.

Я тоже чувствовал, что нервы мои взвинчены, и для того чтобы их успокоить, я решил пройтись и хоть издали посмотреть, что делается там, за этой страшной чертой, где кипит теперь горячий бой… Я взобрался на небольшую возвышенность и взглянул туда. Сердце мое сжалось. По всему фронту, куда только мог хватить глаз, колыхались на одинаковых расстояниях друг от друга, как гигантские факелы, пожарища, образуя собой правильную дугу, концы которой словно могучими тисками охватывали наш фронт.

Все небо было залито багрово-красным заревом. На фоне пожарищ чернели силуэты лесов и складок местности.

Я грустно покачал головой. По дугообразной линии пожарищ было ясно, что противник теснит нас на флангах и что центру, где самоотверженно билась наша дивизия, из боязни быть отрезанным поневоле придется отступать. И я не ошибся. Когда я вернулся к обозу, там я застал страшную суету, граничащую с паникой. Запрягали лошадей, нагружали кладь. Мелькали обозные фонари. Всюду, где только требовалось, появлялась грузная фигура прапорщика Харитонова, освещая себе путь батарейкой; с нагайкой в руке он отдавал четкие, уверенные приказания, причем, конечно, ругался самыми отборными словами и всюду вносил порядок и успокоение.