Через полчаса они встали. Подпоручик Б. заплатил за себя и за сестру и со счастливой улыбкой, кивнув нам головой, пошел со своей новой знакомой к выходу из зала. С тех пор я его больше не видел. Около 12 часов ночи мы с прапорщиком К. тоже вышли из ресторана и, взяв извозчика, велели везти нас в хорошую гостиницу. После узких сырых землянок в окопах и неприглядных деревенских изб, которые мы занимали во время отдыха в резерве, хорошо меблированная комната, где мы теперь остановились, показалась нам настоящим раем. С неописуемым наслаждением я и прапорщик К. улеглись в теплые мягкие кровати с белоснежными простынями.

– Ах, хорошо, черт возьми, жить на свете! – не удержался прапорщик К., закуривая папиросу. – Только зачем эта проклятая война? Кому она нужна? Натравили народы один на другой, миллионы убитых, раненых, сотни тысяч осиротелых семейств, опустошенные и сожженные местечки и села… Все это хорошо выходит по рассказам и описаниям. Но в действительности, ого-го! Забудешь и про патриотизм, и про пангерманизм, и про всякие такие отвлеченности, когда тут около тебя охнет шестидюймовый реализм!..

Я засмеялся удачному выражению.

– Да и я чувствую, что у меня переменились взгляды на войну. Завеса спала с моих глаз. Только теперь, испытав на себе все ужасы войны, я понял, насколько она отвратительна, какое это величайшее зло и в то же время как неизмеримо прекрасна жизнь!..

– Да, да, это правда. И заметьте, поручик, все, побывавшие на фронте, становятся ярыми противниками войны, вообще всякой войны, не только этой, а в тылу наша интеллигенция, попрятавшаяся по тепленьким углам, воинствует. Лучше всего и проще всего выявляет свое отношение к войне наш простой мужичок. Всякую войну, это страшное бедствие, по его мнению, выдумало начальство, и ее не прикроешь никакими фиговыми листочками, и только суровая дисциплина и веками сложившаяся и вошедшая в плоть и кровь привычка повиноваться воле начальства гонит нашего простолюдина почти на верную смерть, ожидающую его на войне.

– Конечно, с этим нельзя не согласиться. Но есть нечто в этом вопросе об идеологии войны, что отличает наше отношение к ней от отношения мужика, – проговорил я.

– Что же именно?

– Мы с вами испытали на себе все прелести войны, были ранены и проклинаем эту человеческую бойню, но я уверен, что вы согласились бы еще в десять раз больше перенести, чем бросить фронт и оставить свою Родину на растерзание врагам. Значит, хотя война и страшное зло, но если уж эта беда стряслась над нами, то предоставим после нас будущим поколениям разными способами предотвращать этот ужас, но теперь, пока не умолкли говорить орудия, мы должны или победить, или умереть… Разве не правда?