– Да, разумеется. Но это другой вопрос…

– А возьмите наших солдат… Их можно назвать героями, потому что при нашей отсталости в техническом отношении они совершали чудеса храбрости и самоотвержения, но я голову даю на отсечение, что при малейшей возможности, едва только ослабела бы власть, они все побросали бы фронт и пошли бы по домам, а там пусть хоть пол-России немцы аннексируют…

– Да уж, после стольких принесенных жертв было бы стыдно и позорно проиграть войну.

Побеседовав еще на эту тему, мы начали понемногу умолкать, каждый отдаваясь своим мечтам и мыслям. Потушили электричество, и вскоре, убаюканные сладкими грезами, мы крепко заснули.

На следующий день утром, напившись и расплатившись за номер, мы поехали на вокзал, чтобы поспеть к одиннадцатичасовому поезду. Зал 1-го и 2-го классов был полон военными, между которыми мелькали сестры в своих черных косынках с белой каемочкой впереди. Только что пришел санитарный поезд. Тяжело раненных выносили на носилках и грузили на санитарные автомобили.

Сдержанные стоны коснулись моего слуха. Мне живо вспомнился фронт со всеми своими мрачными, полными ужаса картинками и стало как-то неприятно на душе. Я даже старался не смотреть на раненых. Но в то же время я ясно почувствовал, что завидую этим несчастным страдальцам. Ведь они теперь надолго, а некоторые, может быть, навсегда попадут в тыл…

Носильщик внес наши вещи в офицерский вагон и, поблагодарив за щедрую награду, ушел. Мы заняли два места в купе, я – верхнее, а – прапорщик К. нижнее. Офицеров ехало много, кто в отпуск, кто в командировку У всех на лицах можно было прочесть хорошее, счастливое настроение. О, как непохоже выражение этих лиц теперь на то, которое бывает у людей, когда им приходится заступать на позицию! У меня у самого в душе пели райские птицы, и я только из приличия сохранял хладнокровный вид, тем более что Владимир с мечами и бантом уже украшал мою грудь. Но улыбка сама просилась на уста. Я стоял у окна и, не отрываясь, смотрел на вокзальную сутолоку. Вспомнился мне почему-то прапорщик Муратов – этот честный русский интеллигент. Что-то он там поделывает? Сидит себе, вероятно, сейчас в Подлесейках и пишет письмо своей невесте. Он часто ей пишет… Через два дня будут сменять костромичей… А там на позиции… брр!.. «Дань-дань-дань!..» – торопливо ударил звонок. Суматоха на платформе увеличилась. Где-то впереди глухо свистнул паровоз, и поезд мягко тронулся. «Ах, как хорошо! Боже, как чудно!..» Поезд увеличивал ход. Чуть-чуть вздрагивал наш пульмановский вагон. В несколько секунд остались позади вокзал и платформа с пестрой толпой. Отчетливо стучали колеса по стрелкам, и вагон поезда сильнее раскачивался. Тяжелым серым массивом со множеством сгрудившихся домов, с большим златоглавым собором, с высокими башнями костелов виднелся в окно Минск. Но вот еще минута-другая, проезжаем предместьем: жалкие деревянные домишки, грязные улички. Наконец, промелькнули последние постройки предместья Минска, и перед нами открылась знакомая уже нам унылая картина Белоруссии с бедными деревушками, с низкими болотистыми местами, поросшими кустарником, с голыми рыжеватыми глинистыми полями. Кое-где встречался мрачный ельник. Белый дым от паровоза низко стлался по земле, напоминая собой облака удушливого газа, от которого, впрочем, Бог пока миловал.