Близость фронта действовала угнетающе. Все молчали, погруженные каждый в свои думы. Точно мы были какие-то обреченные… Прошел час, другой; поезд замедлил ход и осторожно, точно крадучись, без свистков стал подходить к Погорельцам.

Мелькнули две-три полуразрушенные знакомые постройки, около них зияло несколько свежих воронок от бомб. Безлюдно и тихо все было кругом, точно чувствовалось здесь дыхание смерти. Вагон наш беззвучно остановился. В дверях показался в красной засаленной шапке начальник полустанка. Перекинувшись несколькими словами с машинистом, он снова скрылся за дверью. За окном сидел, согнувшись над аппаратом, телеграфист. Я выпрыгнул из вагона на платформу с небольшим саквояжем в руках и по грязной дороге отправился пешком в сторону Подлесеек, где, уезжая в отпуск, я оставил свой полк.

Канонада несколько левее участка нашей дивизии начала заметно ослабевать и вскоре совсем стихла. Слышались только в разных частях фронта отдельные удары орудий, то короткие и глухие, то грозные и раскатистые, но это было в порядке вещей…

В Подлесейки я пришел в счастливое время. Оказалось, что наш полк накануне только что прибыл с позиции на отдых. Подлесейки стали нам тем самым, что был для нас Повензов в Галиции. После грязной, напряженной окопной жизни, полной всяких опасностей и неожиданностей, Подлесейки были для нас обетованным местом. Здесь мы могли сходить в баню, переменить завшивелое белье. Здесь можно было спокойно спать, не боясь неожиданного налета противника. Здесь не надо было ходить согнувшись из опасения, что какая-нибудь шальная пуля зацепит тебя и отправит на тот свет. Словом, здесь мы вкушали все приятности тыловой жизни. После поездки в отпуск в голове еще были свежи впечатления от шумного Минска с блестящей разношерстной толпой, с мощеными улицами, с чистенькими тротуарами, с огромными витринами магазинов. И теперь, когда я пришел в Подлесейки, эта небольшая деревушка показалась мне такой серенькой, грязненькой и невзрачной, и обитатели ее тоже такие же серенькие, по большей части солдаты, копошились около своих землянок и ветхих халупок.

Но, несмотря на всю эту непривлекательность, чувствовалось что-то близкое и дорогое сердцу в этой серой и неприглядной картине. Здесь, с этой точкой никогда ранее неизвестных мне Подлесеек, теперь связана моя жизнь и жизнь моих боевых товарищей. Здесь находит свое временное пристанище наша полковая семья, с которой волею судьбы мне приходилось делить все невзгоды, лишения и опасности войны. По дороге к своей халупке на краю деревни, которую я постоянно занимал, когда наш полк стоял в резерве в Подлесейках, мне встречались солдаты моей роты.