Приходится согласиться с мнением прусского посла Гольца, 10 августа доложившего в Берлин: «Невозможно найти подтверждение тому, что она лично отдала приказ об убийстве», — но подчеркнувшего, что эта смерть слишком выгодна тем, «кто управляет государством сегодня». В числе этих лиц находились не только Орловы, но и Н. И. Панин. Теперь он не только занимался воспитанием наследника, но и заседал в Сенате, приступил к делам внешнеполитическим и стал чем-то вроде шефа службы безопасности: именно Никита Иванович отправлял в Ропшу Петра, ведал охраной другого царственного узника — Ивана Антоновича — и возглавлял целый ряд следственных комиссий по политическим делам.

Своевременно появился манифест от 6 июля, предварявший сообщение о смерти императора. Составители документа собрали всевозможные претензии в адрес свергнутого государя: «расточение» казны, «потрясение» православия, «ниспровержение» порядка, «пренебрежение» законами, приведение страны «в совершенное порабощение» — и даже абсолютно лживые обвинения в «принятии иноверного закона» и намерении «истребить» жену и сына-наследника. В официальном российском учебнике истории, вышедшем в самом конце столетия и переиздававшемся в течение четверти века, указывалось, что Пётр III естественным образом «скончался в июле 1762 года». В других подобных сочинениях щекотливость ситуации компенсировалась изяществом стиля: добрый государь, «слыша, что народ не доверяет его поступкам, добровольно отрёкся от престола и вскоре затем скончался в Ропше».

Пётр III был похоронен без всяких почестей в Александро-Невской лавре, поскольку так и не был коронован и формально не мог быть погребён в императорской усыпальнице — Петропавловском соборе.

Оставаться бы ему в родной Голштинии — и судьба «простака» сложилась бы иначе. Он вполне вписался бы в ряд подобных эксцентричных владетелей карликовых княжеств в пору ancient regime: чудил в меру и развлекался, ссорился с соседями и подданными, но без большого ущерба по причине ограниченных возможностей. Но для политического механизма самодержавия внук Петра I оказался непригоден — «эпоха дворцовых переворотов» ломала и более сильные фигуры. Однако по иронии судьбы свергнутый и убитый герцог оставил династии своё имя: его потомки отныне официально числились Романовыми-Гольштейн-Готторпскими; герб маленького герцогства вошёл в состав родового герба Романовых и Большой герб Российской империи.

Осталась и другая память о свергнутом императоре, которую сам Пётр III едва ли одобрил бы: его имя стали принимать российские самозванцы. Образ безвинно изгнанного государя начал самостоятельное существование и доставил Екатерине II куда больше хлопот, чем его прототип. Самым знаменитым из нескольких десятков «императоров» стал донской казак Емельян Пугачёв, почти на равных сражавшийся с Екатериной II в 1773—1774 годах.