Опыт обращения для коммуниста был основополагающим опытом. Коммунисты не могли обоснованно претендовать на членство в партии, не доказав того, что они испытали чувство обращения. При всех своих различиях автобиографии коммунистов раннего советcкого периода, чье написание было обязательно для вступления в партию, обращались к опыту обращения, разделяя жизнь кандидатов на два этапа: начальный, ознаменованный отсталостью, пассивностью и несознательностью, и зрелый, активный и сознательный, наступивший под влиянием коммунистического учения. Именно благодаря пониманию исторической роли партии и обусловленному этим пониманием обращению коммунист приобретал авангардную позицию первопроходца, ведущего за собой прогрессивное человечество[469].

Афиногенов осознавал, что обращение нельзя свести только к единичному опыту возрождения, вроде испытанного им после выступления с самокритикой на собрании московских драматургов. Как и у верующего христианина, его обращение было длительным процессом, его необходимо было повторять и подтверждать в течение всей жизни. Первоначальное прозрение и поворот к свету, сколь бы драматичны они ни были, являлись лишь прелюдией к продолжительной духовной работе. Как написала исследовательница христианского обращения, после «первоначального резкого пробуждения» обращенный должен «постоянно проявлять бдительность к признакам спасительной милости и новых искушений, всегда подвергая сомнению подлинность первой и опасаясь ложной безопасности… Уверенность, как и радость, горе или усталость, чревата множеством собственных опасностей, таких как гордыня, отчаяние или самодовольство. Таким образом, каждое достижение может привести к следующему циклу ощущения вины и самопроверки»[470].

В период, последовавший за исключением из партии, Афиногенов в дневниковых записях последовательно пытался вернуться на правильный путь и приобрести более чистую форму сознания, которую он иногда называл «второй степенью» понимания. Например, услышав, что некоторые его коллеги, в том числе бывший друг, писатель Всеволод Иванов, распространяют слух о том, что он будто бы уже арестован, Афиногенов написал: «Как жить среди таких двурушников, трусов и слабодушных!» Однако уже на следующий день его позиция изменилась: «Вчера никак не мог перейти на вторую степень… Сегодня мне это удалось, и я рад этому». Теперь, писал Афиногенов, он понял, что мотивы Иванова были «слишком человеческими»; возмущение сменилось пониманием и сочувствием. В дневнике зафиксированы и случаи, когда Афиногенов не мог оставаться в «обращенном» состоянии и возвращался к своему прежнему Я. 2 октября 1937 года он отметил, что с восторгом воспринял выступление Сталина, в котором тот заявил, что врагами часто оказываются лица, проявляющие излишнее рвение. Но уже запись за следующий день была полна отчаяния, резко контрастируя с предыдущей: «Подавленность, свинцовая подавленность!.. Теперь вот, снизившись от подъема духа в обычное свое состояние, вдруг струсил, что долго не выдержу, опять стал бояться сойти с ума». Через несколько недель, вновь отмечая, что он вернулся к своим обычным сомнениям и страхам, Афиногенов упрекал себя: «Так чего же ты хнычешь, чего ж ты ослаб?»[471]