Диалектика определенности и уверенности в себе, уступающих место сомнениям, которые в свою очередь изгоняются во имя более высокого сознания, заметна не только в последовательности дневниковых записей, но и внутри некоторых из них по отдельности. Многие записи, относящиеся к периоду исключения Афиногенова из партии, начинаются сомнениями, отчаянием и жалобами на то, что он сам не может понять своего положения. Как правило, эти записи заканчиваются выражением оптимизма и веры в себя, и Афиногенов приветствует вновь обнаружившееся у него ощущение принадлежности к коллективу и наличия цели. Функция дневника состояла в том, чтобы развеять сомнения и преодолеть противоречия, позволяя автору достигать более высокого уровня сознательности и целостности. Афиногенов сравнивал появление у него новых «прозрений» с «почти мистическим чудом, благодаря которому [он] возродился»[472].

По сути дела, мотив обращения становится основой всей структуры дневника Афиногенова с самого начала кампании чистки. Дневник превращается в повествование о постепенном просветлении, движении вперед, первоначально извилистом и ознаменованном многочисленными откатами назад, но со временем все более устойчивом и определенном. В мае 1937 года, в день исключения из партии, Афиногенов признавался в дневнике, что не видит в этом исключении особого смысла. Он чувствовал, что перестал быть активным участником исторического процесса, грубо брошен на произвол судьбы внешними силами и потому не уверен в своем будущем[473]. Уже в конце лета того же года он оглядывался на месяцы, последовавшие за утратой партбилета, как на этап «нокаута», время, наполненное сомнениями, страхами, мечтами о бегстве. Как бы Афиногенов ни осуждал этот этап, он служил важной цели: повествование об обращении и возрождении было невозможно без предшествующей деградации и смерти. Афиногенов включил свои сомнения и зарождающееся критическое отношение к политике партии в общий нарратив обращения именно в качестве периода отката назад и слабости самоконтроля.

С конца лета 1937 года Афиногенов проявлял все бóльшую уверенность в том, что достиг глубинного понимания разворачивавшихся вокруг него политических процессов. Он лучше, чем раньше, понимал, что политика чистки прокладывает путь в коммунистический рай и что сопротивляться этому всемирно-историческому процессу нелепо. Исходя из этого, Афиногенов также считал оправданным добиваться возвращения на позиции ведущего коммунистического драматурга, потому что теперь он усвоил именно то глубокое понимание действительности в ее революционном развитии, которое было необходимо советскому художнику. Отсутствие подобного представления было основной причиной всех нападок и критики в его адрес в прошлые годы. Теперь он отбросил свои прежние минутные фантазии о том, чтобы отказаться от писательства и стать простым членом советского коллектива — например, трактористом где-нибудь в деревне[474]. Афиногенов осудил так называемую «политику малых дел», типичную для русской интеллигенции конца XIX века, предпочтя ей бесконечно более осмысленную, жизнестроительную миссию советского писателя, находящегося на службе Коммунистической партии. В качестве инженера человеческих душ он имел бы уникальную возможность вносить непосредственный вклад в создание нового человека.