Подобный сценарий знаком нам по афиногеновскому «Страху». Чистка происходит подобно уборке квартиры. Вновь появляется и конкретный предмет — чашка севрского фарфора, творение уходящей в прошлое аристократической культуры, которому нет места в социалистическом мире. Афиногенов обращался к этой чашке в дневнике как к неодушевленному и пассивному объекту, которому он противопоставлял себя — активного революционного субъекта. Из такого противопоставления объекта и субъекта становится ясно, что Афиногенов понимал свою роль писателя-коммуниста как высшую форму активного участия в историческом развитии. Как близкий к Сталину драматург, он был наделен демиургической способностью формировать общественные отношения и принимать участие в создании совершенного мира будущего.

Тем не менее эта высшая форма самореализации писателя-коммуниста предполагала переход Афиногенова из положения субъекта в положение объекта — чернильницы на столе у Сталина. Высший уровень субъектности для смертного писателя-коммуниста состоял в его превращении в объект в руках бессмертного советского бога и вождя — Сталина. Как отмечал Афиногенов, именно через него Сталин мог бы выражать свои мысли. Он был приспособлением, посредством которого писалась история, воплощенная в Сталине. Таким образом, наилучшим творцом в сталинской системе был тот, чье творчество было непосредственно вдохновлено Сталиным. Сталин олицетворял революционное развитие истории, играя роль, сопоставимую с ролью гегелевского мирового духа, а потому высшая цель Афиногенова, как и других советских художников, заключалась в том, чтобы оказаться рядом со Сталиным и сделаться причастным к его пророческому ви́дению и преобразующей силе.

Как показывает описание Афиногенова, самореализация имела различные градации, зависевшие от места того или иного человека в советской системе. На низшем уровне находились беспартийные: лишенные коммунистического сознания, они обладали в лучшем случае смутным представлением об историческом прогрессе, а потому были преимущественно объектами, а не субъектами истории. Члены партии могли достичь гораздо более глубокого понимания законов истории, и именно этот более высокий эпистемологический статус давал им право пытаться преобразовывать и совершенствовать мир. Но даже у партийцев понимание было лишь частичным, а целостным ви́дением обладал один Сталин.

В своем дневнике Афиногенов однажды сравнил себя с «каменщиком на лесах, которому трудно понять смысл возводимого им здания и его архитектурную форму»[479]. Как рабочий-строитель он активно участвовал в возведении здания коммунизма. Более того, место писателя находилось на значительной высоте, что предоставляло ему возможность обзора, недоступную простым, ходящим по земле людям. И все же у него отсутствовало полное понимание замысла проекта, имевшееся только у архитектора — Сталина. Работа на лесах была опасна, потому что каждый неосторожный шаг, каждый промах в истолковании истории мог привести к смертельному падению. Тем не менее роль каменщика, одновременно возвышенная, четко очерченная и опасная, вдохновляла Афиногенова на протяжении всех 1930-х годов.