– Кузнецов, вы прекрасно знаете, что я никогда не занималась и не занимаюсь политикой. К чему все это? Вероятно, для того чтобы напомнить мне о том, как следователь Зубов зачитывал мне ваши лживые показания? Поймите же раз и навсегда: вы и вам подобные для меня не более чем пошлые провокаторы, готовые зарабатывать на жизнь самым подлым ремеслом. Все, о чем я вас прошу, единственное, чего требую, – это оставить меня в покое!

Когда я уже уходила, Кузнецов взял меня под руку и показал мне конверт:

– Вы, случайно, не узнаете этот почерк?

Это было письмо моей сестры Жанны! В нем говорилось о ее заявлении, отправленном на имя маршала Булганина, которое тот переправил руководству Архангельска, распорядившись закончить мое дело к 30 марта.

Так значит, это правда… Я вернусь во Францию! Я счастлива, счастлива, счастлива! Я вышла на улицу и стала безостановочно рыдать.

Пока Хрущев и Булганин чествовали английскую королеву, жизнь в Молотовске становилась все более и более невыносимой. В городе практически нечего было есть, и, сколько ни награждал маршал Ворошилов трудовыми орденами директоров колхозов и совхозов, жители Молотовска все равно голодали. Жалованье выплачивалось с двух– и трехнедельной задержкой, а когда людям наконец выдавали эти гроши, то на них нечего было купить, кроме консервированной селедки по недоступной цене.

Чтобы не чувствовать себя одинокой, я подыскала себе соседку по комнате, комсомолку Галю Козлову, с которой мы вместе работали в яслях. Ей только что исполнилось восемнадцать лет. Несмотря на мои предупреждения, она почти каждый вечер ходила на танцы и выпивала с дочерями Шуры Михайловской. Когда посадили их мать, они вместе с теткой превратили свою комнату в настоящий бордель. Там Галя встретила Жана (солдата, полурусского-полуфранцуза, о котором я уже писала). Однажды вечером, когда она ему сообщила, что я скоро возвращаюсь на родину, Жан быстро нацарапал что-то на бумажке и попросил ее передать мне, но я так ее и не получила.

1 мая я больше полудня провела у Августины, а затем, устав от криков, песен и плясок, возвратилась в свою комнату и заперлась на ключ. Через несколько минут в дверь постучали, и я, думая, что это Галя, открыла, ничего не подозревая. На пороге стоял Жан, он явно выглядел нервным и смущенным. Я чувствовала, что он хочет мне что-то сказать, но не решается.

– Что случилось, Жан?

– Послушайте, Андре, я вас глубоко уважаю. Я к вам отношусь почти как к своей матери. Вы несчастный человек, и мне вас очень жаль.

– Почему?

Он замолчал на мгновение, а затем очень быстро, как будто хотел снять с себя какой-то груз, выдавил из себя: