– Так теперь вы уверены, что я свободна? Вы уже не считаете необходимым ради безопасности СССР встречаться со мной каждые полгода? Тем лучше! А если я вам не симпатична, то поверьте, и вы мне тоже. Счастливо, гражданка Маулина, прощайте, надеюсь, навсегда.

Количество детей в яслях стало уменьшаться из-за эпидемии краснухи и ветрянки, и заведующая попросила меня навещать больных малышей на дому. Вот их имена.

Нина Баранова, девяти месяцев, ее сестра шести лет и брат Борис десяти лет. Их мама – мать-одиночка, работает на лесопилке строительства № 203, получает триста рублей в месяц, плюс сто рублей пособия на семью. Все они проживают в двенадцатиметровой комнате. В этой комнате есть стол, три табуретки, дровяная печь и железная кровать с соломенным матрасом. На ней они спят все вчетвером без простыней и одеял.

Катя Федорова, тринадцати месяцев и ее сестра Валентина пяти лет. Их мама – мать-одиночка, работает на лесопилке строительства № 203, получает пятьсот рублей, плюс семьдесят пять рублей пособия на семью. Живут в двенадцатиметровой комнате. Меблировка почти такая же, как и у предыдущей семьи, но на кровати, где спит мать с двумя малышами, есть хлопковое одеяло.

Тамара Кикова, полутора лет, и ее брат девяти лет. Их мать замужем за шофером, севшим на пять лет за драку и нанесение увечий. Мать работает заправщицей на автобазе, получает пятьсот рублей. Пособия не получает.

Повсюду царит ужасная нищета и отчаяние.

Пришло письмо от Жанны, в котором она сообщала мне о смерти своего мужа. Сестра также упоминала о том, что написала обо мне маршалу Булганину[168], но не получила ответа.

Люба наконец достала для маленькой Ирочки куклу, она не говорила «мама», но открывала и закрывала глаза. Я немедленно отправила ее по почте вместе с килограммом апельсинов и двумя пакетами печенья, добытыми на черном рынке.

Моя бывшая хозяйка Шура Михайловская получила три года лагерей за то, что делала аборты ради того, чтобы заработать нескольких сотен рублей.

16 марта 1956 года, когда я вернулась с работы, ко мне явился милиционер и сообщил, что меня завтра в Архангельске ждет Кузнецов. Я взяла у заведующей отгул и поехала к Кузнецову. Он сообщил, что Москва разрешила мне вернуться во Францию. Я могла уезжать с советским паспортом. Моей первой реакцией была мысль о ловушке, настолько невероятной казалась возможность когда-нибудь вырваться из этого ада, в котором я провела двадцать шесть лет. Кузнецов явно наслаждался моей растерянностью. Строя из себя праведника, он лицемерно рассуждал о том, что я возвращаюсь во Францию, где коммунисты скоро придут к власти, ведь на последних выборах они получили большинство голосов. Он также поинтересовался моим мнением относительно политики Ги Молле[169]. Я посмотрела своему собеседнику прямо в глаза и сказала: