Полная восторга и всяческих дифирамбов пресса аплодировала кутюрье: «С дневными арлекинами, с ночными арлекинами Ив Сен-Лоран взрывает цвет, даря оптимистическое видение жизни, протягивая руку самым красочным периодам творчества Пикассо». «Это был действительно Сен-Лоран» (Figaro). «Кордова на подиуме» (New York Times). «Самый праздничный вечер» (Vogue). Палома признавалась: «Он заставил меня смеяться, улыбаться, плакать от эмоций — не от печали, по разным поводам. Я должна признаться, что подвластна его обаянию, но как может быть иначе, когда некоторые его модели посвящены мне?! Я становлюсь то Кармен, то дамой 1940-х, то тореадором, то мудрее, то театральнее, наконец, самой собой, в каждой коллекции».

Благодаря своему любимому красному цвету, о котором он говорил в 1958 году: «Потому что красный — это цвет рампы», он снова включил лампочки своего «Блистательного театра». Черным цветом кутюрье усиливал тишину линий, матовых или блестящих, был верен своему поиску, что всегда вел его по жизни: закончить с модой, стать современным, жить.

«Я еще не знаю, что это, но я знаю, предчувствую, что эта новая страсть, это единообразие у молодых людей, привычка одеваться всем одинаково — это идея, тут что-то есть, что я, в конце концов, найду или же просто сделаю. Мужчины одеваются более комфортно, чем женщины, потому что они не должны играть роль объекта внимания, что так часто сковывало женщин предыдущих поколений. Во всех этих широких свитерах, в этих блузках, завязанных на талии, во всем, что женщины заимствуют у мужчин и что обычно так им идет, есть стремление к равенству, а вовсе не месть. Это будет неизменно. Комфорт теперь стал такой же определяющей ценностью, как и эстетика. И не так уж плохо для кутюрье стараться ответить на эти ожидания. Это позволяет избежать ошибок или нереальных фантазий по отношению к людям, которые живут и работают».

Вот о чем он размышлял в присутствии Франсуазы Саган. В один воскресный дождливый день он принимал ее у себя на улице Вавилон. Она вспоминала: «Каждая деталь — это произведение искусства». Они не разговаривали друг с другом уже пятнадцать лет. Они были очень разные: ей нравились уличные кошки, она жила в домах без внешней изысканности. «Что сближает Ива и меня, так это наши профессии. Он делает свои платья так же, как я пишу свои книги: с лихорадкой и беспокойством». Не они ли объявляли каждый своим друзьям, что «им надоело работать как собака все эти двадцать пять лет!». «Мне и ему соответственно сорок четыре и сорок пять лет. Это означает, что в течение многих лет мы несем на наших плечах ужасающий груз и такую же ответственность, несовместимые с нашей идеей жизни и нашим характером. Мы уедем вместе на следующей неделе из города, будем спать на солнце в соломенных хижинах и оттуда не вернемся»[731]. Работая с черным, «цветом достатка», кутюрье делал одежду легче. Красным цветом он, человек театра, выражал героизм, скрытый в женщине. «Меня восхищает в нем глубина его контрастов, — говорила Андре Путман, декоратор-дизайнер. — Этот экстремист находит средства для своего классицизма в силе и хрупкости. Его дерзость — это победа над своей робостью».