В 1980 году Ив Сен-Лоран создал костюмы и декорации для спектакля «Милый лжец» по пьесе Джерома Килти, адаптированной Жаном Кокто, с Эдвиж Фейер и Жаном Маре. Впрочем, он, «мечтавший жить на сцене с людьми театра», прекрасно понимал, что его время подошло к концу: «Был l’Athénée, Жуве, Берар, мои первые влюбленности. Там была эта пара двух волшебных уникальных лебедей на фоне Баварского озера, которых Кокто заставил подняться в воздух, превратив их в королевских орлов, летящих к самым высоким горам. Мои первые влюбленности, трепет юности, задержавшейся перед этими незабываемыми мечтами. Я должен был возродиться, вернуть себя в реальность, забыть и уничтожить эту возвышенную роскошь. Вот почему я решил без единого колебания сделать декорации и костюмы для „Милого лжеца“. Я видел Эдвиж Фейер и Жана Маре. Она была женщиной, а он мужчиной. (…) Моя работа заключалась в том, чтобы служить им: попробовать уловить эмоции их движений и их сердец, освободить их от тяжести прошлого, каким бы прекрасным оно ни было. Они актеры сегодняшнего дня. Я должен был убрать все тени и сделал это с большой эмоциональностью. Я уверен, громкие имена людей, руководивших этим театром, и тень на стене этого шаловливого академика Кокто будут рядом с ними, чтобы выразить им свою нежность. Главное — не разочаровать их! Во имя любви к театру»[735].

В своей комнате в семнадцать лет он рисовал костюмы для «Королевы Марго». «В Иве всегда что-то жило. Он был таким с самого начала», — вспоминал Александр, парикмахер, встретившийся с ним еще у Диора. «В нем был внутренний свет, который понемногу стал проявляться». Для второй части пьесы тогда — королева Марго в сорок лет — Ив нарисовал черную корону, красное платье, вышитое черными пауками, с двумя длинными крыльями из тюля в крапинках. Портрет птицы-беды… Не он ли это сам?

В любом случае он отказался от театра ради моды. «Нет, это невозможно заниматься и тем и другим, — сказал он в 1980 году. — Я так больше не могу: это означало бы бросить все, что я сделал, выгнать на улицу пятьсот человек, которых я уважаю и люблю и которые платят мне взаимностью». Но не для того ли он это делал, чтобы оставаться единственным в своем роде? Чтобы вкусить единственно возможный сон среди своих бессонниц? «Я едва успеваю спать между двумя коллекциями…» Именно в этой борьбе он находил свою силу. Эта «яростная энергия, скрытая под деликатным спокойствием», о чем говорил Рудольф Нуреев, отражалась в его одежде.