1980-е начались. Дети Мао больше не воевали и вступили в переговоры с миром. Восток — Запад, восточная культура — западная культура, Север — Юг — все смешалось перед большим динамиком всемирного радио. Мода стала медиасредством. Прямой продукт современности, она потреблялась в скоростном режиме во всех частях света, где все должно быть обязательно новым: новые правые партии, новая кулинария, новые философы, новая жизнь, «новый дух», как писал Vogue в своей рубрике «Парижане».

Кварталы стали витринами. В Сохо (Нью-Йорк) художники ушли, их место заняли арт-галереи. В Париже «Чрево Парижа» заменили торговым центром, улица Бонапарта и улица Сены превратились в кварталы антикварных магазинов. Мода включила прожекторы. «Мы делали красивую одежду, которая показывалась некоторым журналистам. Настоящая проблема — это шоу, — признавался через десять лет Пьер Берже, — и Ив начал делать настоящие шоу. В этом есть и моя заслуга». Благодаря дружеским отношениям Пьера Берже с Жаком Лангом появилась возможность наконец получить постоянное место для представления модных коллекций — квадратный двор Лувра (1982).

Человеческие отношения стали публичными, ночная жизнь — профессиональной: «Слово „праздник“ уже больше ничего не значит», — говорила Лулу де ла Фалез Ивонне Бэби[740]. 1 января 1981 года газета Monde в рубрике «Искусство и развлечения» впервые посвятила целую страницу ночной жизни: «Это слово теперь звучит как заголовок на обложке, как последний крик моды», — рассказывала Лулу, в то время как «Палас» теперь принимал каждый вечер три тысячи человек… «Тем не менее ночь может быть праздником, радостью, свободой. Каждый может с кем-нибудь пойти на вечернюю тусовку, сломать барьеры, развлечься до безумия или позволить себе поддаться лирической меланхолии. Я обожала устраивать праздники. Внезапные, яркие праздники и вечеринки, которые импровизировались в последнюю минуту, без списков и секретарей… Это был год семьдесят седьмой. Затем, во время выборов, когда стало ясно, что левые могут пройти, все богатые съехали с катушек. Они стали говорить: „Вы знаете, я чудесно делаю тушеную курицу“. Они отменили праздники, чтобы не показывать, что у них есть деньги».

Уже в 1981 году она, похоже, сожалела о прошедшем золотом веке: «Что мы тогда носили, не имело значения, не было этой привычки, которая выводит меня из себя: как одеваться, как блистать в обществе и носить платья от кутюрье, как достойно выглядеть на вечеринке».

Имя Ива Сен-Лорана сияло в верхней части города, не на тех улицах с палисадниками, красочными от граффити, где иные находили вдохновение в насилии и эйфории. Одним из них был Жан-Поль Готье. Пресса говорила о нем, что он «нарушитель правил Высокой моды». Это «ужасное дитя моды» стал эмблемой: «Я стараюсь уничтожить некоторые правила так называемого хорошего вкуса», — говорил он, с серебряным кольцом в ухе, с ярко-белыми волосами и в узком свитере капитана Попая из комиксов. «Я заново изобретаю повседневную жизнь. Мой чайный шарик становится кулоном, кошачий корм „Мур-мур“ — хай-тековским браслетом». Его настоящий учитель — Карден, не так ли? «У него я научился делать шляпу из стула».