Катуша, польская принцесса, на время сезона стала музой модельера, такой надменной в смокинге, ставшем символом мастера. Прибыв когда-то в студию с длинными волосами, она пришла на дефиле с короткой стрижкой, так ему нравилось, точно возникнув из его эскизов. Она впервые появилась в мире моды в 1984 году и говорила о кутюрье: «Мы не можем ограничить его одним континентом. В глубине души я смею думать, что он немного африканец. Его взгляд обязывает к сдержанности поведения». Критика дефиле была не единодушной. В New York Times Эми Спиндлер немного злобно заметила, что каждое плечо весило примерно на «двадцать фунтов» меньше, чем обычно. Журналистка не включила Сен-Лорана в тройку лидеров, состоявшую из Готье, Лагерфельда и Лакруа… Для Сьюзи Менкес, наоборот, это была «исключительная, чистая, гармоничная коллекция. Момент благодати»[957].

Вновь, как обычно, гости вышли из отеля Intercontinental счастливыми, словно избавленные от мучительных зрелищ недели. Но не пресыщен ли он сам? Теперь только визуальные эффекты могли соблазнить модных редакторов, которые все больше боялись постареть и стремились всеми силами остановить время, насмехавшееся над ними своими крикливыми картинками. Никогда еще женское тело не казалось таким измученным. Похоже, что ад — это «бесконечное продление экстравагантной жизни», столь дорогое Томасу Манну. Нервное поведение и угловатые силуэты, маленькие головки со змеиными косичками, худоба обожествлялась, фиксируя все страхи «этой потерянной цивилизации», о чем говорил Пако Рабан, проповедник апокалипсиса. Александр Маккуин, скомпрометированный одиозным слухом, что он использовал человеческие кости для своей коллекции, выглядел теперь как дьявол в модном Доме Givenchy, нелюбимом группой LVMH. Пьер Берже подливал масла в огонь, говоря об Александре Маккуине и Джоне Гальяно, что у них «смехотворное поведение старлеток». На этом шабаше Высокой моды Париж праздновал трагическую любовь к безумию и изобилию. Через несколько дней после последнего дефиле все узнали новость: в Майами убит Версаче[958].

«Опьянение» — такое название было наконец-то дано новым духам Сен-Лорана через три года после их выпуска. Его создатель теперь запрещал себе виски и вино и, похоже, вернулся из долгого путешествия. «Я был очень зависим от алкоголя, это сыграло со мной злую шутку. Я не думаю, что его стоит смешивать с антидепрессантами». Он сравнил алкоголь с наркотиками: «Это так цепляется к человеку. Это провокатор эйфории, расслабленности. Алкоголь еще вреднее…» Новое воздержание стало настоящим испытанием. Ив Сен-Лоран окончательно потерял свой искусственный рай, описанный когда-то Бодлером. «Вы привыкаете к наркотикам, это как чудодейственное лекарство. А после этого начинается падение и все, что серьезно разрушает ваше существо». Кутюрье говорил, что «яснее видит людей и свою профессию», но реальность навязывала себя с такой жестокостью, какую трудно было преодолеть. Эпоха отсылала его к знакомым ему, все более и более навязчивым эстетическим призракам. «Чем больше я старею, тем сильнее у меня стремление к совершенству, и от этого мне тяжело, а ведь я не чувствовал ничего подобного, когда был молодым». Он теперь пил кока-колу литрами и жаловался на боль в животе. «Священное чудовище» моды принимало ванны реальности и делилось ими с публикой. «Он против всего», — говорил о нем Пьер Берже. Что-то все еще пожирало его изнутри, еще один наркотик, гораздо более живучий, чем все остальные, единственное, от чего он, казалось, не мог отказаться. Имя этому наркотику — успех.