Еще 17 июня на Кутишинских высотах князь Аргутинский узнал, что горцы что-то замышляют, что Шамиль прибыл из своей резиденции Ведень в окрестности Турчи-Дага и собирает большие массы людей. По слухам, он намерен был ворваться в Нухинский уезд, чему князь не поверил, ибо, зная расположение войск в соседнем районе Лезгинской кордонной линии, находил такое движение невозможным и грозившим Шамилю опасностью быть отрезанным от гор. Он думал, что, скорее, горцы могли замышлять что-нибудь против левого фланга Лезгинской линии, то есть Кахетии. Впрочем, и такое движение по самым возвышенным местам Главного хребта, в июне еще покрытым снегом, казалось сопряженным даже для горцев с необычайными трудностями и опасностями. На всякий случай были сделаны некоторые передвижения войск к Казикумухскому ханству. Когда же 18-го числа сведения о прибытии Шамиля в Чоху окончательно подтвердились, часть собранного на Кутишинских высотах отряда, как выше рассказано, двинута была на Гамашинские высоты.
Утром 21-го числа произошло описанное мною дело при подъеме на Турчи-Даг, но уже к вечеру того же дня получены сведения, что большая партия горцев потянулась через южные части ханства по направлению к Кайтаху (Дербентской губернии). Итак, дело 21-го числа было, очевидно, только демонстрацией. Тотчас были посланы два батальона с несколькими сотнями конной милиции и казаков в соответствующем направлении. Горцы 23-го числа были встречены неожиданно на одном из перевалов и после незначительной перестрелки отступили. Шамиль, рассерженный за такой неуспех, сменил всех трех наибов, начальствовавших партией.
1 июля опять пришло известие, что Шамиль не оставил своего намерения и поручил дело своему лучшему помощнику – известному наезднику наибу Гаджи-Мурату с отборными сотнями аварцев и что Гаджи-Мурат ночью выступил из Чоха, но неизвестно, в каком направлении. Немедленно было послано извещение всем войскам, расположенным в разных пунктах по направлению через Мехтулинское ханство к Шуре, чтобы удвоить бдительность: нарочные из конных милиционеров поскакали во все концы с «летучками». Так назывались пакеты экстренного содержания, и я помню, что для придания наружному виду этих пакетов пущей экстренности и необходимости везти их безостановочно от одного поста до другого к сургучной печати приклеивали кусочек гусиного пера с пухом – выходило уподобление крылу, а от того – название летучки. На Лезгинской линии практиковалось это постоянно еще в конце сороковых годов. Иногда же, чтобы дать знать о прорыве хищнической партии или внезапном нападении и т. п., посылались открытые, не запечатанные извещения от поста до поста, от станицы до станицы, и эти извещения назывались даже и в официальной переписке «цыдулами» (?). Встретишь, бывало, скачущего по дороге донца. «Ты куда?» – «С