Вторая фигура обращала на себя внимание еще более небывалым видом: в солдатской шинели, в золотых очках и верхом (подумайте об этом явлении двадцать восемь лет назад, при тогдашних строгих порядках!) и с французской книгой в руках. Это был сосланный по делу Петрашевского из молодых дипломатов коллежский асессор Головинский, или Голынский – не ручаюсь за свою память. На Кавказе вообще искони был уже вкоренившийся обычай относиться самым снисходительным, даже предупредительно внимательным образом ко всяким разжалованным русским, полякам, без различия. Счастливы были те, которые попадали к нам, а не в Оренбургский или Сибирский корпуса. Там они встречали педантический взгляд того времени на «нижнего чина», да вдобавок без исключения офицеров из бурбонов, то есть выслужившихся из кантонистов и сдаточных, а такие в те времена были бичом для солдат: бурбоны как будто вымещали то, что перенесли когда-то сами – воспоминание о проглоченных зуботычинах, о перенесенных тысячами палках проявлялось каким-то зудом производить такие же операции над другими. У нас было несколько ротных командиров из таких господ, пользовавшихся особым благоволением полкового начальства и в такой же мере ненавистью солдат… Я вне службы вовсе не маскировал своего к ним презрения. Наш полковой командир составлял и в этом случае исключение из принятого на Кавказе обычая: к разжалованным относился без всякого снисхождения. И в Дагестанский полк был прислан рядовым один из участников по делу Петрашевского – некто Толстов (о нем буду еще подробно говорить ниже), но его П. Н. Броневский встретил словами: «Ослушник закона!» и потачки никакой приказал не давать, хотя все же многие офицеры его принимали в числе юнкеров, и только бурбоны говорили ему «ты». Повторяю уже сказанное: полковник Броневский был человек образованный, но раб усвоенного им воззрения на необходимость преувеличенной строгости, педантизма, какого-то аскетизма в образе жизни войска, как будто без этого грозило распадение армии, к тому же желчный, раздражительный, быть может, страдающий болезнью печени…

После дневки отряд тронулся дальше. Оставив влево аул Эмох, очень живописно раскинувшийся на зеленеющей высоте, весь облитый горячими лучами утреннего солнца, от чего выбеленные сакли и мечеть с минаретом казались какой-то особенно оригинальной белой массой в противоположность большинству горских аулов, всегда темно-серого мрачного вида, мы перевалили через крутую гору Кукма-Даг и в 11 часов прибыли в Буршак, у подошвы хребта, отделяющего Казикумухское и Кюринское ханства от Вольной Табасарани. Недостаток положительных сведений о неприятеле заставил отряд оставаться 12-е число у этого аула, что после крайне трудных переходов, конечно, весьма радовало солдат; у нас же все сильнее и сильнее возбуждало нетерпение скорее встретить неприятеля.