Наконец, стало достоверно известно, что Гаджи-Мурат утвердился вблизи табасаранского аула Гужник, в густом лесу, покрывающем ущелье реки Рубас, что он укрепил дорогу сильными завалами, а мелкие партии возмутившихся жителей под начальством своих мюридов разослал по разным направлениям для распространения восстания и наказания тех, которые уклонялись от этого. Терроризирование было всегда одним из самых употребительнейших средств шамилевской системы, свойственной, впрочем, всем организаторам возмущений.

Узнав, однако, о приближении самого командующего войсками со значительным отрядом, неуверенный в возможности удержаться со своими несколькими стами человек, когда общего восстания народонаселения он все еще не добился, а главное, боясь быть отрезанным от пути отступления в Аварию, Гаджи-Мурат нашел нужным бросить свою позицию у Гужника и отойти к аулу Хива, от которого легче можно было в случае надобности пробраться на Рычу, в горы. Обо всем этом сведения были получены утром 13-го числа, и тотчас вся кавалерия послана в таком направлении, чтобы преградить путь неприятелю на Рычу.

14-го числа новые сведения убедили, что Гаджи-Мурат опять обманул нас. Пустив слух о движении к Хиве, чтобы ввести нас в заблуждение и заставить думать, будто он озабочен отступлением, он снялся со своей партией у Гужника и выступил совершенно в противоположную сторону – внутрь края, через южную в северную Табасарань, к аулу Хошни. Удаляясь таким образом от встречи с нами, он выигрывал время для возбуждения восстания жителей, что и составляло его главную цель, в случае достижения коей результаты могли оказаться для дела мюридов блестящими. Пришлось немедленно возвратить кавалерию, сделавшую напрасно два-три усиленных перехода.

Смелый, ловкий партизан Гаджи-Мурат удачно маневрировал, вводя нас в заблуждение. Будь на месте князя Аргутинского другой, менее знакомый с горцами и Кавказом генерал, он легко мог бы поддаваться всем подобным, по-видимому вполне достоверным известиям и бросался бы, конечно, с отрядом то в одну, то в другую сторону, что в горах в июльский зной напрасно изнурило бы отряд, обремененный к тому же значительным обозом. Осторожный же наш Моисей Захарович не суетился, выжидал, медлил, ограничивался, наконец, движением одной кавалерии, для которой два-три лишних перехода летом при обилии травы не могли составить большого обременения, и вообще это был «кунктатор дагестанский».

Выждав возвращения кавалерии и окончательно убедившись в уходе неприятеля к Хошни, князь Аргутинский двинул 15-го числа отряд вперед. Поднявшись на довольно высокий хребет, мы увидели перед собой все ущелье Рибаса. Картина была очаровательная. В северном и горном Дагестане, среди голых серых скал и угрюмо-мрачных аулов, мы совсем отвыкли от такого рода местности, какая представилась здесь глазам нашим. Великолепные густые леса, купы диких фруктовых деревьев, среди зелени один за другим аулы Вольной Табасарани, все белые, чистенькие сакли, раскинувшиеся на отлогих покатостях, кругом еще не сжатые, густо заросшие хлебом и кукурузой поля – все глядело как-то особенно приветливо, как бы улыбаясь чистому небу и жаркому солнцу. Прелестный, уютный уголок, созданный не для грохота пушек, не для меча и огня! Но взглянув на извивавшуюся с горы в ущелье дорогу, терявшуюся затем в лесных чащах, мы предчувствовали, что путь наш будет не тихо-идиллическими мечтаниями сопровождаться. Лесные завалы на узенькой дорожке напоминали о нескольких чеченских катастрофах, знакомых некоторым по собственному опыту, другим – по свежим рассказам. В таких местах, если необходимость уже заставляет непременно их проходить, главное условие – быть войскам по возможности налегке, чтобы артиллерия и особенно обозы не задерживали и не стесняли движения. И хотя у нас артиллерия была исключительно горная, а обоз – вьючный, но последний по невозможности рассчитывать на продовольствие реквизиционным или вообще местным способом был весьма велик и состоял из большого количества так называемых черводарских, то есть наемных у закавказских татар лошадей. Эти черводары были сущим нашим наказанием: кони у них вечно приставали, падали под тяжелой ношей, вьюки сваливались, при подъемах неуклюжие седла съезжали на хвост, а при спусках – на шею лошади, ежеминутные остановки, перевьючивания, переседлывания, брань, крики. Арьергардному батальону доставалась горькая доля мучиться с этой «аравой», и утомленным солдатам не было худшего наказания, как помогать черводарам в их сизифовой работе. Отряд успевал уже прийти на позицию, отдохнуть, разбить палатки, а арьергард все еще где-нибудь позади возился из-за одной упавшей лошади или свалившегося с кручи вьюка сухарей. С таким обозом предстоявшее нам движение в леса не могло не казаться рискованным.