Голову Гаджи-Мурата отрезали и отправили в Шемаху к губернатору, а тот ее с курьером отослал в Тифлис, где князь Воронцов, получив уже донесение о бегстве, был крайне огорчен и взволнован и успокоился только, увидев такое реальное доказательство неудачного побега.

Голова была выставлена в Тифлисе в течение нескольких дней для любопытных, а местный художник Коррадини снял с нее портрет.

Элисуйцы воспользовались хорошей добычей, ибо кроме отличного оружия в бешмете Гаджи-Мурата нашли разложенными между ватой и подкладкой несколько десятков, а по другим сведениям – до 800 полуимпериалов, сбереженных Гаджи-Муратом от наших щедрот с целью, конечно, подарить половину по возвращении в горы своему имаму и повелителю…

Хорошо, что так кончилось, а то Гаджи-Мурат, ознакомившись подробно со всеми нашими военными порядками, по возвращении в горы, без сомнения, скоро напомнил о себе отчаянными набегами.

Узнав в мае месяце об этом происшествии, я вспомнил свой разговор с В. П. Александровским. Мои сомнения вполне оправдались.

Впоследствии я имел случай читать донесение князя Воронцова об этом происшествии покойному государю, бывшему тогда за границей, в Потсдаме. На этом донесении Николай Павлович собственноручно написал следующее: «Хорошо, что так кончилось. Вот новое доказательство, как следует доверять этим коварным разбойникам! Но надобно отдать справедливость распорядительности местного начальства и усердию туземных милиций. 13 (25) мая 1852».

Покойный государь, как видно, отлично понимал кавказских туземцев, во всяком случае лучше многих местных правителей. Религиозный фанатизм в соединении с хищническими наклонностями – качества, для устранения которых нужны многие и многие годы самой настойчивой, систематически и с энергией проводимой политики. Только совокупностью различных, хорошо примененных мер можно надеяться в будущем достигнуть среди кавказского мусульманского населения ослабления этих двух главных зол, источников их враждебности к нам. Мы, к крайнему сожалению, действовали вразрез со стремлениями к подобной цели, и если против хищничества принимали более или менее действительные меры, то против ослабления фанатизма, против вредного влияния мусульманского духовенства не только не боролись, но всеми силами старались его поощрять и поддерживать… Мои слова могут показаться невероятными, даже клеветой, но, увы, они совершенная истина, и я еще вернусь к этому предмету и приведу несколько примеров.

XLIV.

Скучно тянулись осенние дни на зимних квартирах в Больших Казанищах. В сакле с бумажным окном становилось совсем темно, а выходить не хотелось, потому что резкий северный ветер прохватывал насквозь, а дождь сменялся хлопьями мокрого снега; квартиры других офицеров были довольно далеко раскинуты друг от друга, и посещения совершались редко. Все четыре ротных командира, с которыми я находился в наилучших товарищеских отношениях, были по-своему хорошие офицеры и не менее хорошие люди; каждый имел свой типический образ, и наблюдательному человеку не могли не кидаться в глаза эти характеристические особенности; талантливому художнику каждый из них доставил бы богатый, благодатный материал. Командир 3-й гренадерской роты Добржанский, из мелкой бедной шляхты западного края, протянувши несколько лет лямку вольноопределяющимся в Тобольском полку, перепросился в Волынский полк, в котором служил офицером его старший брат, и в 1844 году приплелся на Кавказ с этапами, пешком, кормясь казенным пайком. Здесь ему повезло, и через семь лет он был уже штабс-капитаном. Имя его было Яков, но весь полк иначе не звал его, как Якуб. Исправнейший ротный командир, отлично знавший службу, скромный, расчетливый, молчаливый, усердно по два раза в день молившийся по католическому обычаю перед Распятием, с молитвенником в руках, невзрачный, сутуловатый, Якуб дослужился до майорского чина, женился, был совершенно доволен своим положением, но в пустейшей перестрелке в Ичкерии в марте 1859 года убит.