Довольно вспомнить одни ефрейторские приемы, чтобы стать в тупик перед ослеплением, царствовавшим в сильных сферах военного мира! А нечего было делать: требовалось знать и требовалось, чтобы все это делалось чисто, в такт, чтобы весь батальон сделал прием, «как один орех щелкнул». Ну, вот и разведешь, бывало, роту «покоем», то есть три шеренги строились наподобие буквы П, да часа два и дерешь глотку, командуя «от дождя, на погребение» и т. п., а там опять сведешь шеренги и начнется «заряжение на двенадцать темпов». Если бы теперь проделать что-нибудь подобное, то это было бы наипотешнейшее для военного человека зрелище.

Мы с Вертгеймом нанимали вместе на окраине Шуры вблизи лагеря квартирку и вообще были в хороших отношениях, хотя ни по летам, ни по понятиям ничего общего у нас не было. Я часто пользовался его советами в разных вопросах по командованию ротой, но не мог подражать его способу обращения с солдатами, а он не скрывал своего неудовольствия за «нежности», как он называл мои отношения к людям. В одно утро я услышал из комнаты Вертгейма сильнейшее хрипение. Вбежав туда, застал его лежащим на кровати с налившимися кровью глазами, без движения, только сильный хрип обнаруживал жизнь. Тотчас призванный доктор нашел сильный апоплексический удар, все принятые меры ни к чему не повели: перевезли его в госпиталь, где он ночью и умер, уже не приходя в сознание.

Хождение на работы и учения продолжались до конца мая. В это время прибыл в батальон недавно произведенный из капитанов Ширванского полка майор Д.-Б. в качестве младшего штаб-офицера. Уже с первых дней он обратил на себя внимание своей фигурой, своим особого рода забавным франтовством – перетянутой в рюмочку талией, какими-то панталонами с раструбами, преуморительной папахой (тогда в кавказских войсках папахи заменяли каски), но еще более своим писклявым фальцетом и особым складом речи, пересыпаемой фразами из переводных романов и повестей отечественных писателей, ныне давно забытых. О чем бы ни зашла речь, он тотчас прерывал всякого стереотипной фразой: «Нет уж, позвольте, это вовсе не так». Впрочем, как лицо неначальственное держал себя пока не свысока, а как бы снисходительно товарищески.

В первых числах июня объявлено было выступление отряда в горы, и майор Д. за болезнью Козлянинова назначен командиром 1-го батальона. С этой минуты он был неузнаваем. Строгий начальнический тон, резкий повелительный голос, поминутные требования к себе ротных командиров, вмешательство во всякое их распоряжение, прямые приказания фельдфебелям, противоречившие нашим приказаниям, придирки, мелочность – одним словом, несноснейшее командование, ежечасно волновавшее нашу желчь. Перспектива впереди виделась далеко не приветливая.