3 июня в Темир-Хан-Шуре собрался отряд, выехал на плац генерал-майор князь Григорий Дмитриевич Орбельяни, временно командовавший войсками в Дагестане за болезнью князя Аргутинского-Долгорукого, отслужили молебен, священник обошел ряды со святой водой и пением: «Спаси Господи люди Твоя и благослови достояние Твое…», усердно крестились, обнажив головы, наши бодрые, славные солдаты, подходя со своими копейками к аналою, прошли церемониальным маршем, и с песенниками впереди тронулись мы, батальон за батальоном, через Дженгутай по знакомой дороге на Кутишинские высоты, куда и пришли на третий день.

В два месяца командования ротой я узнал всех людей и полюбил их всей душой. Ни пьяниц, ни воров, ни буянов, усердные, исправные, добродушно-веселые, всегда радостно меня приветствовавшие, эти истинные представители безропотного, выносливого, мужественного русского народа не могли не вселить к себе в мало-мальски порядочном человеке чувства полнейшего уважения и расположения. Не приученный предшествовавшей службой к грубым казарменным выражениям я не имел духа подражать в этом отношении большинству моих сослуживцев и, не вдаваясь в фамильярности, не прибегал никогда к ругани и кулакам. Солдаты, очевидно, ценили это человечное обращение не менее моей заботливости об их интересах, а интересы у них были, и нарушались они сплошь и рядом. Правильная раздача скудного жалованья (1 рубль 10 копеек в треть), правильные из этого мизерного жалованья вычеты на образ, на цирюльника, в артельную сумму, на содержание ротных лошадей и т. п., бдительный надзор за каптенармусами и артельщиками при покупках и расчетах с маркитантами, наконец, правильная раздача спирта – все это, не у всех делавшееся безупречно, велось у меня под строгим контролем. Разные льготы фельдфебеля, капральных и других, не упускавших случая пользоваться за счет роты лишними фунтами мяса, лишней чаркой спирта, я прекратил, невзирая на издавна укоренившийся обычай. Денежные письма, получавшиеся на имя людей моей роты, не задерживались ни в полку казначеем, ни у меня; письма солдат на родину доставлялись в ротную канцелярию, и я строго следил, чтобы они с первой оказией верными руками были сданы на почту. Ни своих, ни других офицерских вещей возить на ротных лошадях я не допускал, а напротив, с уставшего иногда в походе человека велю снять ранец и положить на свои вьюки. Подобный образ действий не ускользнул от солдат, и на каждом шагу старались они доказать мне свою благодарность. Иногда, в несносный жар, утомительный марш в гору, по камням, становился для тяжело навьюченных людей уж слишком трудным. Обливаясь потом, глотая пыль, мучимые жаждой, солдаты начинали растягиваться, отставать, ложиться у дороги. Я большей частью шел впереди сам пеший, и стоило мне подойти и сказать: «Ребята, не растягиваться, не отставать, не стыдите 2-й роты перед отрядом», и все сейчас поднималось, догоняло и плелось в своем месте. Очень ободрительно действовало на них и то, что, обращаясь к кому-нибудь, я называл по фамилии да еще с прибавлением какого-нибудь слова, доказывавшего, что я их хорошо знаю.