Через несколько дней после этого проезда барон Вревский приказал мне составить представления главнокомандующему по трем предметам: об операции перевозки провианта через горы и мерах к успешному ее ходу, если бы предстояла надобность; о новом административном устройстве Осетии; о средствах восстановить в ней православие, – все согласно моим запискам, и ехать мне в Тифлис для личной передачи их начальнику штаба и для словесных ему объяснений, которых он, без сомнения, потребует. Вместе с тем я должен был представиться и экзарху Грузии, передав ему письмо барона по церковным делам Осетии.

Данное мне поручение принял я с большим удовольствием; я так был убежден в целесообразности моих соображений по всем трем предметам, ожидал от них так много пользы краю, что мысль подкрепить их еще личными разъяснениями в Тифлисе и содействовать тем скорейшему их осуществлению не могла не льстить мне. Я поэтому недолго собирался и выехал из Владикавказа в самом хорошем расположении духа.

Был уже апрель, на плоскости весна в самом разгаре, кругом все зеленело и улыбалось, но отъехав каких-нибудь 15–20 верст к горам, сырой холод давал себя чувствовать, напоминал, что в горах весна еще только в зародыше и борется с остатками жестокой зимы. Вблизи Казбека уже показались в балках почерневшие кучи снега, а от Коби он покрывал все видимое впереди пространство сплошной рыхлой массой. Езды никакой больше не было, сообщение было возможно только пешком, а вещи перевозились осетинами в маленьких ручных саночках. Предстояло опять совершить пеший переход через горы, и я отнесся к этому довольно равнодушно, но положение некоторых пассажиров, сидевших уже несколько дней в Коби, не могших решиться на такой переход, было комически-печально. Одного из них, какого-то интендантского чиновника, ехавшего с поручением из Петербурга в Тифлис, я, впрочем, убедил последовать моему примеру и заручиться материалом для рассказа о своих подвигах по возвращении в столицу.

После ночлега в Коби мы на рассвете в сопровождении нескольких осетин и двух салазок с вещами пустились в путь. Читатель уже отчасти знаком по моим рассказам о трудности и утомительности пешего путешествия зимой через Кавказский хребет, и потому считаю лишним повторять, как совершили мы его в этот раз. Интендантский чиновник и стонал, и бранился, и с первых же верст собирался возвращаться, и частенько прикладывался к горлышку плетеной фляги, но мои ободрения и пристыживания перед осетинами делали свое – он подвигался потихоньку вперед. Дорога, впрочем, была далеко не так трудна, как в Хевсурии или Осетии, потому что здесь, на Военно-Грузинской дороге, этой единственной артерии, связывавшей Россию с Закавказьем, движение было постоянно, хотя и при посредстве пеших людей, и тропинка более или менее сносная, особенно ранним утром, когда снег скреплен морозом. В это время года существует главная опасность от завалов, потому что снег, смягчаемый днем теплыми солнечными лучами, держится на откосах гор уже не так крепко и при малейшем толчке или сотрясении может ринуться вниз, иногда даже достаточно полета крупной птицы, звука почтовых колокольчиков вблизи слабо держащейся массы снега, чтобы она двинулась с места и завалила все, что ей попадется на пути.