По поводу Гарднера вспоминаю, как зимой с 1854 на 1855 год к нам в Грозную прибыли только что выпущенные из академии три офицера Генерального штаба, именно: Гарднер, Цытович и Ружицкий. Какая различная судьба постигла этих трех товарищей, одновременно начавших кавказскую службу! Гарднер, красавец собой, светски воспитанный, беспредельно честолюбивый, но не особенно даровитый, постоянно рвавшийся в экспедиции и неудовлетворившийся незаметной ролью в Чечне, где генерал Евдокимов, имевший свой особенный взгляд на людей, не отличал его перед другими, добился, наконец, перевода на Лезгинскую линию, погиб, как выше сказано, ринувшись на штурм со словами: «Ну, теперь пойдем за Георгиевскими крестами»! (так рассказывали участники этого дела).

Ружицкий, солидно образованный, скромный, но с явными признаками иезуитской скрытности, прослужил на Кавказе, ничем не выдаваясь, до начала шестидесятых годов и, как только начались в Царстве Польском смуты, поспешил выйти в отставку, чтобы выступить предводителем банд под известным именем Крука… Куда он делся, когда безумное дело было проиграно, не знаю – кажется, эмигрировал в Швейцарию.

Цытович, ныне генерал, начальник 39-й пехотной дивизии, принимал деятельное участие в последней войне в Азиатской Турции…

LVIII.

Из всего моего предшествовавшего рассказа, обнимающего почти четырнадцать лет кавказской службы, читатель мог видеть, как судьба или, выражаясь проще, прихоти случая бросали меня из одного угла обширного, разнообразного края в другой, из одной сферы деятельности в другую, совершенно различную от прежней, наконец, от одного из выдававшихся деятелей к другому. Но никогда еще ни один переход не имел для меня такого значения и не сопровождался такими последствиями, как возвращение из Владикавказа от барона Вревского в Грозную к новому, месяца три-четыре перед тем только назначенному туда генералу Н. И. Евдокимову.

До этого времени я генерала Евдокимова никогда не видел, сведения мои о нем ограничивались рассказами некоторых офицеров Дагестанского пехотного полка, которыми Евдокимов командовал первые четыре года после сформирования (1846–1850). В числе этих офицеров были два близких его родственника, с которыми я находился в хороших отношениях; командуя в одном батальоне ротами, во время продолжительных стоянок в лагерях и аулах мне много раз приходилось выслушивать их рассказы о старых дагестанских событиях – временах главных начальников Фези и Клюки, когда Евдокимов, еще в обер-офицерских чинах, выдавался уже из ряда обыкновенных офицеров своими способностями, знанием края и его населения, своими военными подвигами, сделавшими его известным и выдвинувшими его, человека незнатного происхождения, нигде не учившегося, никакими связями не поддерживаемого, на видную служебную ступень генерала и начальника правого фланга Кавказской линии. Само собой, рассказы родственников не вполне совпадали с тем, что говорили другие, но различие оказывалось только в отношении качеств Евдокимова как человека, тут слышались отзывы нередко сильно порицательные: и тяжелый он человек, не располагающий к себе; и холодный эгоист, думающий только о своих интересах; и поддается влиянию бесчисленной родни – людей недостаточно развитых, возбуждающих интриги, разные неудовольствия и прочее. Но как служака, как военный человек – способный, распорядительный, храбрый, в этом противоречий не было. И я должен признаться, что, слушая рассказы о деятельности Евдокимова в Дагестане, в самый интересный период нашей войны с горцами, о его некоторых геройских подвигах, я подчинялся невольному увлечению, становился его поклонником и не придавал порицательным отзывам никакого значения. Я часто подумывал даже, что вот к такому генералу попасть на службу было бы как раз по мне, по моим наклонностям и жажде неутомимой деятельности, исключительных поручений, сопряженных с опасностями, и т. п.