II
Любовная история, которую можно назвать «Я и „Хайдук“», началась в 1980-м. С этим годом связано мое первое воспоминание об одиннадцати в разной степени длинноволосых парнях в белых футболках и синих трусах и гетрах. Мне было семь лет, я ходил в первый класс. Стоял март, какие-то дневные дела задержали в школе, кружок, что ли, поэтому домой к началу трансляции я не успевал. Помню, как бежал от школы имени партизанки Данилы Кумар до дома номер 10 на Братошевой площади, где мы тогда жили, на шестом этаже, помню, как несся по ступенькам к дверям подъезда, как нажал на кнопку домофона и вместо обычного: «Это я» выпалил неожиданное: «Какой счет?» В ответ раздалось жужжание механизма, открывающего входную дверь, я бросился вперед мимо серых почтовых ящиков к лифту. Кабина, которая останавливалась на четных этажах, была где-то наверху, этаже на десятом, такой вывод был сделан, так как ее противовес находился внизу, в подвале. «Так будет долго», — решил я и шагнул в соседний лифт, который отвечал за нечетные этажи, доехал до пятого, откуда, перескакивая через ступеньки, добежал до шестого, дверь квартиры была отперта, я влетел прямо в гостиную и снова повторил свой вопрос: «Какой счет?» — и опять остался без ответа. Моим неразговорчивым собеседником был отец, обладавший одним часто встречающимся мужским свойством: когда он смотрел футбольные матчи по телевизору, то не мог воспринимать никакие внешние сигналы. Особенно, если играл «Хайдук» — тогда отец полностью погружался в то, что происходило на экране, словно перед ним было сегодняшнее чудо HD-3D техники, а не тогдашний деревянный ящик фирмы Iskrа с кинескопом внутри. Единственное, что во время трансляции могло изредка вернуть его к реальности, — деревянный журнальный столик, нижнюю полку которого отец обычно безотчетно пинал в момент опасного пробивания штрафного, словно он сам, а не один из этих маленьких человечков в телевизоре, отчаянно хотел отправить мяч в сетку. Повторяю снова: «Папа, какой счет?» — «Гамбург ведет один ноль». Вот, блин. За пропущенные мною пятнадцать минут встречи этот огромный блондинистый Хорст Хрубеш, которого спортивные комментаторы чаще всего характеризовали словом «шкаф» и который мне, семилетнему пацану, одержимому фильмами о партизанах, казался человеком, еще вчера в форме Вермахта, с гранатой в сапоге рыскавшим по берегам Неретвы и Сутески, успел забить гол.
«Хайдук» на новом стадионе «Полюд» в Сплите играл ответную встречу четвертьфинала Кубка чемпионов с немецким «ХСВ — Гамбург» (Hamburger Sport-Verein — наверное, мое первое в жизни столь длинное немецкое слово), после поражения в гостях со счетом 1:2 ему была необходима победа 1:0, однако при одном голе, пропущенном на своем поле, надо было побеждать с разницей уже в два мяча. Только я начал считать, сколько голов теперь должны забить сплитские белые, как лучший из близнецов Вуйович Златко, которого на поле можно было узнать издалека по всегда засученным рукавам футболки (отличительная черта, которую я позаимствовал и начал при любом удобном случае закатывать рукава до локтя, до сих пор так делаю), загнал мяч в сетку ворот «Гамбурга», чем вызвал восторг и надежду за воротами на северной трибуне (там традиционно располагался лагерь самых верных фанатов «Хайдука», по примеру бразильцев называемых торсидой), и тут у меня вдруг свело живот; потом в течение нескольких лет эта история с животом случалась на всех решающих матчах «Хайдука» во время европейских кубковых встреч, потом возникало чувство глубокого разочарования, потому что моей команде, чтобы пробиться вперед, всегда не хватало одного проклятого мяча.