Таков был граф Михаил Семенович Воронцов, и не так-то легко было его раскусить. Был он образованнейшим сыном века или шарлатаном? Обладал он государственным умом или самовлюбленностью удачливого чиновника? Многие стремились разгадать эту загадку, но из современников, быть может, один Пушкин понял Воронцова вполне.

Пушкин представился Воронцову в одесском дворце, где Воронцов жил властительным герцогом, или «вице-королем». Его окружал двор, состоящий из чиновников, роскошных дам, негоциантов, помещиков и знатных иностранцев. Воронцов почтил Пушкина своей вечной улыбкой и беспощадной вежливостью. Он предоставил ему право быть «при дворе», не слишком допуская его к своей особе. «Что же касается Пушкина, то я говорю с ним не более 4-х слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем я отправлю его отсюда и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу», – так писал Воронцов своему приятелю генералу Киселёву. Из письма мы узнаём, что Воронцов поручил Пушкина наблюдению полиции и своих чиновников и что с удовольствием «отослал бы его и лично был бы в восторге от этого», так как не любит манер поэта «и не такой уже поклонник его таланта».

Несомненно, «меценат» Воронцов надеялся увидеть в Пушкине поэта, который в стихах выразит всё то, что здесь непрестанно превозносилось в прозе: как учен Воронцов, как мужественен Воронцов, как справедлив и тверд Воронцов и т. д. и т. п., о чем читатель может справиться, например, в книге Щербинина, секретаря канцелярии Воронцова.

Пушкин написал несколько эпиграмм, которые были доложены Воронцову и уязвили его безмерно. Они задели его самолюбие столь сильно, что он забыл свою роль мецената и либерала и написал в Петербург откровенный политический донос на Пушкина.

Поступок этот ознаменовал начало деятельности Воронцова на юге.

«Я зажимаю нос, когда говорят крепостники и мракобесы», – любил повторять Воронцов. Между тем, все рассказывали об угодливом поздравлении, которое он принес императору при известии о казни Риего, вождя испанской революции. Воронцов боялся призрака революции. Именно этот призрак заставлял его быть столь настойчивым в вопросе о крестьянской реформе. В 1815 году он в числе других крупных чиновников и военных подписал адрес, поданный Александру I, об уничтожении крепостного права. За время своего генерал-губернаторства он видел силу народного гнева и неоднократно подавлял вспыхивавшие в усадьбах бунты. Киселёв, который в 30-е годы возглавлял комиссию по крестьянским делам и желал раскрепощения крестьян или, по крайней мере, «регуляризации крепостного права из страха», – в 50-е годы писал Воронцову: «Чем более я всматриваюсь, тем более страшусь восстания крестьян ‹…›го спокойствию России и существованию дворянства. Предупредить зло было бы, конечно, разумнее, чем дать ему развиваться и, сложа руки, ожидать его печальных последствий». Воронцов отвечал ему, что считает за честь разделить его взгляды. «Вы говорите почти всё, что я осмелился сказать в своем ответе. Вы сознаете, что мы стоим на вулкане… Вы совершенно правы; я разделяю этот страх и подобно вам желаю регулирования из страха, но также по чувству справедливости».