Удивление и уважение вызывало то, что этот, уже очень пожилой и заслуженный человек, действительно жил трудами своих рук и, как свидетельствует Вигель, жил трудно, нуждаясь в необходимом, не имея возможности купить дров на зиму. К отзыву Пушкина о Броневском, однако, примешивается и некоторый скептицизм в отношении манеры его рассуждений. По-видимому, он любил выражения выспренные, склонен был к ходульности и многословию, что с трудом переносил Пушкин. Именно эти черты стиля Броневского (отчасти заметного по диалогу с Муравьёвым) заставили Пушкина написать: «он не умный человек, но…» – замечание огорчившее и удивившее пушкинистов[125].

В доме Броневского, в беседах с ним, или вернее, присутствуя при его беседах с генералом Раевским, Пушкин понял ценность живой, плодоносящей земли Крымского полуострова, его лесов, скал, гаваней. Перед глазами его явился не книжный, классический, а живой Крым в его целостности и разнообразии. И Пушкин отметит заинтересовавшие его в разнообразных рассказах Броневского «большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной».

Переселенцы составляли главную задачу устройства южных земель. Потёмкин не долго задумывался – он дал администрации негласное право укрывать беглых крепостных и сделал из Крыма нечто вроде Канады времен войны американского Севера и Юга. Никто после Потёмкина не отваживался на такое самоуправство, подрывавшее основы помещичьего хозяйствования, и заселение Крыма долго являлось труднейшей задачей, без которой нельзя было решить остальные.

Первые распоряжения Александра были характерны своей двойственностью и неясностью. С одной стороны, предполагался масштаб и темп устроительных работ, такой же как при Екатерине, с другой – всё было предоставлено устроительному комитету и его комиссиям, которые много и долго говорили, обсуждали, рассматривали и решительно осуждали противозаконные Потёмкинские методы.

Броневский был одним из тех, кто должен был создавать в Крыму то идеальное городское и садоводческое устройство, которое было намечено комитетом 1801 года. Он взялся за это с жаром и интересом, раздражил начальствующих лиц, не устроил тех, кому градоначальник нужен был в качестве ширмы и ходатая по темным коммерческим делам и спекуляциям. Не трудно представить себе, какие картины рисовал Броневский, рассказывая, жалуясь, показывая плоды своих рук. Так Пушкин узнавал о недавнем прошлом Крыма, о его настоящем, о заложенных в эту прекрасную землю возможностях.

Единственный день, который Пушкин провел в Феодосии, был, скорее всего, нестерпимо жарким. Вероятно, Пушкин, так же как Гераков, «бросался в Черное море», чтобы «несколько прохладиться». Остальное время проводил он под сенью виноградных лоз (в то время виноград поднимали на беседки, а кустовую посадку не применяли) или фруктовых деревьев.