Заседание комиссии состоится 4 апреля, а уже 6 апреля на расширенной Конференции ГАХН[950] обсуждают предложенную ею резолюцию.

Председатель комиссии Агапов (а также Кондратьев) всячески пытаются затушевать факт чистки и представить идущие увольнения сотрудников рутинным ежегодным пересмотром штатного расписания. Дотошный и трезвомыслящий А. А. Федоров-Давыдов[951] просит уточнить: «Если это обычный момент, то это делается ежегодно на конференциях Академии. Если же этот пересмотр личного состава учреждения делается экстраординарно, в связи с ревизией данного учреждения, то это называется на советском языке „чисткой“. М. б., это слово не нравится…» Ему отвечают, что пересмотр структуры Академии и ее штатного состава все же экстраординарный. Федоров-Давыдов резонно резюмирует: «Слово „чистка“ и „экстраординарный пересмотр“ – это совершенно одно и то же»[952].

Собравшиеся (чуть ли не случайно) узнают о важной новелле, внесенной в Устав: оказывается, с осени 1928 года сверхштатные сотрудники обладают теми же правами, что и штатные, в том числе – и правом решающего голоса. В прежнем Уставе Академии «этого указания не было, так как вовсе не предусматривался институт сверхштатных членов»[953], – поясняет Шпет.

С апреля 1929 года вводится ранее невиданное планирование научной работы: установленное количество рабочих часов в день. Предполагается, что ученый волен включать работу мозга над исследовательской задачей – и отключать ее, подобно заводскому станку, в определенное время. Логичным представляется и новый учет научной деятельности: теперь она исчисляется не идеями и открытиями, а – протяженностью, «длиной» в печатных листах, количеством слов, написанных на бумаге[954].

Сегодня понятно, с чем связано второе новшество, оказавшееся поразительно живучим: исследовательская работа академических сотрудников по сию пору планируется в тех же печатных листах. Оно вызвано двумя обстоятельствами: господствующей идеей планировать все и вся, жесткими планами первой пятилетки (1928–1932) – и растущей некомпетентностью руководства, неспособного оценить серьезность и новизну научной работы, но справляющегося с арифметическими выкладками. На вопрос, что важнее, научный результат либо уверенный контроль «процесса», дан ответ: безусловно, тотальный контроль.

Академические вольности, и самая главная из них – свобода выбора предмета исследования, остаются в прошлом.

Месяцем позже, 24 мая, проходит еще одно заседание Комиссии по обследованию ГАХН[955]. Здесь аспиранты, высказывающие претензии профессуре, уже задают тон. Аспирантов пытается урезонить Ф. Г. Шмыгов[956] – умудренный заведующий хозяйством ГАХН был еще и редактором стенной газеты. По его наблюдениям, все разделились на большинство и меньшинство, уверенное в том, что именно они-то и есть «марксисты». Вместо того чтобы начать дискуссию о сущности марксистского учения, прояснив, в чем же заблуждается большинство, это воинственное меньшинство попросту производит «захват марксизма»: выкрикивает обвинения, вовсе не касаясь содержательной стороны.