Что же касается еще одной, самой младшей дочери, Надежды, на чьи мемуарные свидетельства я так часто и с таким удовольствием ссылаюсь, то, по воспоминаниям Татьяны Васильевны, «это был прелестный ребенок: хорошая шатенка, с золотистым отливом волос, с умными серо-голубыми глазами, с очаровательным маленьким ртом, причем верхняя губа у нее была приподнята, так что были видны зубы, и весь рот как-то приветливо раскрывался в ласковой улыбке. Надя всех очаровывала, все были от нее в восторге… Подруг у нее было бесконечное количество».

Наверное, нет ничего более подходящего для взросления девушки, когда все ее любят, даже если приходится донашивать платья старших сестер, о чем сокрушалась позднее в своих мемуарах эта чудесная женщина. Надя была создана для счастья, с которым, увы, тоже разминулась, хотя поначалу-то все складывалось замечательно. Названная в память о «первой Наде», она родилась в 1900 году, уже на Шпалерной, в благополучный розановский период, росла красивой, грациозной, подвижной девочкой, была меньше своих сестер задета декадентским духом, да и собственный отец был в ее глазах так себе, средней руки литератор. «Если бы папа умел писать, как Лукашевич, или Евгения Тур, или Сенкевич…» Упоминание графини Салиас (Евгении Тур) в этом списке восхитительно: могла ли женщина, некогда так переживавшая за Аполлинарию Суслову и презиравшая ее молодого развратного мужа, предположить, что незаконно рожденные дети В. В. станут зачитываться ее книгами?

«В Надюше столько игры, что удивительно, – писал Розанов в «Мимолетном». – Она ест и играет (я запрещаю), пьет и играет, учит уроки и играет. Откуда это? Точно она взяла себе две жизни: свою – и той, первой, грустной Надюши, которая любила смотреть ночью на пламя газового фонаря».

Она читала рыцарские романы («– Папа, ты бы лучше вместо своего Шарлока Холмса прочитал “Айвенго”. – Интересно? – Ужасно интересно»), обожала балет и сама мечтала стать балериной. Причем это была не просто жажда выглядеть красивой и привлекать к себе внимание, как у тщеславной Варвары, нет – то была настоящая, на всю жизнь страсть, мечта в истинно розановском смысле этого слова. В мемуарах Надежды Васильевны сохранилось поразительное описание вечера танцев, в котором участвовали ученицы Айседоры Дункан. «И как же затрепетала моя душа! Растерянная, не зная, что делать с собой, бессильная вместить в себе всю красоту, которая разбила мое сердце восторгом, я сидела, вцепившись в барьер ложи, не утирая слез, которые обильно текли по щекам, и чувствуя, что вот-вот они перейдут в неудержимое рыданье».